обои тётка переклеила,
сменив их на ядовито-зелёные. В комнате стало темно и неуютно. Красивые, тюлевые накидушки исчезли с кровати в нижний ящик комода и никогда больше оттуда не доставались.
Окурки заполняли к вечеру всю пепельницу и пепельно-никотиновый дух просмолил всё в комнате, окончательно вытеснив еле уловимый запах духов, когда-то заполнявший всю их светлую и счастливую комнату.
Отец так и не получил квартиру, посчитав это не возможным для себя, а потом вопрос отпал сам собой.
Теперь в этой небольшой, тёмной, прокуренной комнате с печным отоплением и с дымящей часто печкой, жило четверо взрослых людей, отчего комната стала совсем маленькой.
Тётка, приходя с работы, ругалась на отца, открывала форточку и гоняла Славку и своего сына, рассевшихся с книжками за столом.
Вместо красивой скатерти стол уже давно застилался клеёнкой, которая быстро протиралась и облезала на углах.
На ужин была жареная картошка и пирожки с повидлом, по-прежнему приносимые тёткой с работы. Славик привык к ним и полюбил их, но иногда во сне ему чудился запах тех пирогов его детства, маминых пирогов. Тогда Славик не хотел просыпаться и до последнего лежал с закрытыми глазами, полными слёз, в постели на своём прежнем топчане за печкой.
Вечерами и в выходные Славка уходил на рыбалку, где сидел до темна на своем излюбленном месте, в амбразуре старинной немецкой крепости, нависшей над большим озером в центре города.
Давным-давно, когда Славик немного подрос и понял, что он уже большой и скоро пойдет в школу, он полюбил гулять по этой крепости рядом с их домом, частенько забираясь на её верхние ярусы, прячась между зубцами старинной кладки.
Худенький, он садился там и сливался с потемневшими от времени кирпичами. Он часами наблюдал за рыбаками, ловко вытаскивающими большие, сверкающие рыбины и мечтал, что, когда вырастет большой, он выловит самую большую и красивую рыбину. Принесёт её домой, пожарит и его папка выздоровеет, станет снова командиром и мамка вернётся к ним.
Он бродил целыми днями по этой крепости, облазив её всю вдоль и поперёк, пролезая там, где взрослые решались лишь посмотреть или просунуть руку.
Он знал, что никто до вечера не спохватится его, он привык быть предоставленным самому себе. И, когда голод давал знать о себе, подсасывая все его внутренности, он садился внутри амбразуры, зажимаясь, и ждал, когда это злое сосание изнутри уйдёт из него.
Однажды он засмотрелся, как дядька ловко таскал рыбу из озера, и подошёл поближе рассмотреть, как тому это удаётся. Дядька увидел его, Славку, и не стал ругать, как другие дядьки, мол, спугнёшь рыбу:
– А что, Малец, любишь рыбалку?
– Ага, люблю, – неожиданно для себя сказал Славка. – Только я не умею.
– Это ничего, лиха беда, научим!
Дядька отломал от дерева, нависшего над озером, ветку. Ловко очистил её ножом и привязал к ней настоящий кусок лески с крючком:
– На, владей!
– Дяденька, это мне? Правда? Насовсем?
– Правда, садись