делали домашние задания, делили завтрак и ждали друг друга у входа в школу, потому что через две ступеньки нужно было обязательно перепрыгивать вместе – чтобы повезло.
Однажды нас отпустили с занятий на час раньше: в городе объявили штормовое предупреждение.
Все утро шел снег, и, переступив порог школы, мы как будто оказались внутри торта со взбитыми сливками. Ступеньки и тропинка, которая вела за ворота, были совершенно белыми.
– Смотри, как красиво, Виола! – Анджела взмахнула руками и стала ловить снежинки ртом. Я остановилась, ухватилась одной рукой за поручень, а другой попыталась поймать Анджелу, но она крутилась на месте, раскинув руки и подняв глаза к небу: – Виола, ну давай же! Это здорово! Все кружится! И снег идет!
Тут я увидела, что нога у нее подвернулась, она поскользнулась и рухнула на землю.
Я вскрикнула и подбежала к Анджеле. Она лежала с закрытыми глазами, сморщившись, как будто жевала лимон. Я не знала, что делать, поэтому стащила с себя пуховик и улеглась рядом с ней – голова в снегу, ноги на ступеньках.
– Я здесь, Анджела! Тебе очень больно?
Она не отвечала. Я накрыла ее пуховиком и стала ждать, держа ее за руку.
Вскоре нас нашли, и из больницы Анджела вышла с гипсом на руке, а я – с жесточайшей простудой.
Когда Анджеле сняли гипс, ее отец купил нам два огромных полосатых леденца, от которых, если их долго лизать, язык становится красным и начинает болеть голова.
Среднюю и старшую школу выбирали по раз и навсегда заведенному порядку: куда пойдет Виола, туда и Анджела.
С этим проблем не возникало. Мать Анджелы умерла, когда та была еще совсем маленькой, а ее отец слепо полагался на моих родителей, надеясь, что никто этого не замечает.
Моей маме Анджела нравилась – впрочем, как и всем остальным. Она никогда не капризничала, была опрятна, всегда отвечала «Да, синьора!», искренне, заразительно смеялась и часто дарила маме замечательно трогательные черно-белые портреты.
Так и прошло наше детство: куча ее рисунков и скромные школьные завтраки.
Анджела страстно любила искусство, а у меня была деловая жилка. Она с ходу распознавала в человеке талант, а я извлекала из этого прибыль. Двадцать лет назад мы начали наше дело почти шутки ради, и до сих пор оно осталось для нас игрой – пусть даже с четко установленными правилами.
Мы выросли и многое уже не могли себе позволять – курить травку, напиваться, заниматься случайным сексом в подсобке магазина. Мы стали взрослыми женщинами, а я – еще и матерью, хотя без Карло я никогда бы не могла считаться нормальной мамой.
Я часто смотрела на Анджелу и думала: действительно ли она забыла? Иногда меня так и подмывало спросить: «Слушай, ты никогда не представляла себе, как бы все сложилось, если бы я в тот день поговорила с Массимо?» Я воображала, каким стало бы выражение ее лица, ведь обмануть меня ей бы не удалось, даже если бы она попыталась. Но я ни о чем не спрашивала, потому что заранее знала ответ, а когда бередят старую рану, это больно, хотя никто и не признается.
Массимо