налетел и защекотал спину, поднял песчаный вихрь, а затем будто бросился наверх, прошёлся там, зашевелил верхушки сосен. И они – эти вековые, похожие на тёмно-медовые свечи деревья, тоже пели, встречая небывалую силу, стихию. И молились, выдыхая сосновый дух, своим древним мордовским божествам. Да, эти глухие места хранили такую силу, о существовании которой я ранее и подумать не мог!
– Давай спешить! – сказал Шиндяй.
– Послушай, – говорил я, теперь громко, а точнее, чуть ли не крича против ветра. – Но ведь ты сам говорил, что все приметы – к долгой засухе, луна там зелёная, ещё что-то. Но как же теперь?
– Всё в этой жизни поправимо, и притом вот так, на раз, – ответил он. – Да и приметы есть одни, а есть и иные. Вот ты утром проснулся, на матрасе была роса?
– Нет.
– Значит, к дождику.
– Тогда я вообще ничего не понимаю.
– И правильно, – он повернулся и улыбнулся. – Так ведь и Пиндя тоже прав: на самом деле это я дождик-то украл, чтобы его потом вернуть. Но ты никому не говори!
Нет, я ничего, ничего ровным счётом понять не мог, а только бежал за Шиндяем. И понимал, что нас накроет ливнем, а дождь будто смеялся, хохотал раскатами грома всё ближе и ближе, не спеша, но уверенно догоняя нас, наступая на пятки холодком.
– Давай-давай! – кричал Шиндяй. – Знаешь, как у мордвы национальная обувь называется? Поршни! Вот и шевели поршнями!
Дождь не лил – он бил, стучал каплями по голове и плечам. Я поднимал глаза – и не видел перед собой ничего, кроме потока воды и расплывчатого синего марева. Мы выбежали на центральную дорогу посёлка, и я удивился простой истине, которой не знал, дожив почти до тридцати: оказывается, от дождя песок становится не рыхлым и мягким, а наоборот, твёрдым, так что я бежал, словно по асфальту. Даже не заметил, где и как разминулся с Шиндяем. Я понял так, что он вывел меня на прямую дорожку, а сам скрылся, чтобы нас никто не увидел вместе.
Хитрый изворотливый колдун!
Я забежал к себе и принялся сушить одежду. Холодно не было – ливень будто смысл с меня пот, песок, и теперь от меня шёл пар, словно побывал в бане. Укутался в какую-то простыню и теперь просто слушал дождь. А шёл он долго, и затих лишь под самый вечер. Должно быть, на какой-то миг я забылся во сне, потому что чётко видел главную дорогу посёлка, дома-срубы с крылечками, столбы электропередачи, а главное – идущих друг за дружкой женщин в народных тамбовских костюмах. Их лица были румяны, украшенные бусами груди – крепки, я не видел их старыми, нет. Они поражали красотой, напором, силой. То ли это были жительницы Жужляя, а то ли духи леса, воды, небес и грома, пришедшие дать то, что от них просили. Утолить жажду истосковавшейся по влаге земли.
«Даждь дождь, земли жаждь» – эта фраза постоянно крутилась и крутилась в моей голове, пока я наконец не проснулся.
Мне по-прежнему казалось, что слышу женское пение и голоса – протяжные, но не заунывные, а добрые, хорошие. Будто бы теперь запела она – сама эта песчаная, удовлетворённая земля лесов. И слышались в шуме незнакомые, но такие мягкие