Не беспокойся, брат, я оклемаюсь немного и уйду. Я дотяну до утра, не волнуйся. – Он опять затих, перестал дышать, но я устал беспокоиться, устроился на полу, на матрасе, и, едва коснувшись подушки, заснул, как убитый.
Утром я проснулся от того, что кто-то тряс меня за ногу.
Я улыбнулся, раскинул руки, чтобы поймать Беду, скрутить, и не дать ей чинить безобразия.
– Что, батарейка в шокере сдохла? Теперь палкой по пяткам? – блаженно спросил я и открыл глаза.
Надо мной нависала рожа, страшнее которой я не видел ни в одном ужастике. Вместо глаз красно-синие отеки, на щеке рваная рана, разбухшие губы, беззубая улыбка. Я не удержался и позорно заорал, как старуха, услышавшая шорох за дверью.
– Да ух ты господи, да не ори же ты так, брат! Это я, Женька Возлюбленный, ты меня ночью от смерти спас!
Я протер глаза, потряс головой, как собака, и все вспомнил.
– Какой ты, говоришь, Женька?
Он загоготал, открыв пасть с сильным перекосом влево, видимо, справа отек был сильнее, и это делало его мимику ассиметричной. Мне опять настоятельно захотелось заорать и, как в детстве, спрятаться с головой под одеяло.
– Женька я, Возлюбленный! Фамилия моя такая, могу паспорт показать!
– Не надо, – отмахнулся я. Мне совсем не хотелось проверять у него документы: жив и ладно. Я встал и пошел включать чайник.
– Я тут похозяйничал немного, – смущенно сказал Женька, и я обнаружил, что чайник уже горячий, буржуйка растоплена, а в жестяном баке умывальника свежая порция воды, налитой из ведра, которое я каждый вечер приносил с собой из школы.
Я посмотрел на мужика. Здоров он был сильно: ростом с меня, широченный в плечах, костистый; лет ему было, не поймешь сколько: может, тридцать, а может, шестьдесят. Он снял сапоги и телогрейку, остался в растянутом свитере и босиком.
– Только ни заварки у тебя, ни кофе, – сказало чудовище по фамилии Возлюбленный. – Все баночки пустые. Что, хреново сторожам платят?
– Хреново, – согласился я и налил в граненый стакан кипяток из железного электрического чайника.
– А ты сахарку туда кинь, веселее будет, – посоветовал Женька. Говорил он с трудом из-за разбитого рта, но советы давал охотно.
Я взял из коробки два куска рафинада и алюминиевой ложкой размешал его в кипятке.
– Присоединяйся, – позвал я Возлюбленного разделить со мной трапезу.
Он шагнул к столу, взял железную кружку и повторил мои манипуляции с кипятком и сахаром.
– Да, – вздохнул он, отхлебнув кипяток, – скуден быт доблестных сторожей.
– Я учитель, – счел нужным я на этот раз поправить его, и достал из шкафа пакет с сушками. Вообще-то по утрам я варю себе пакет геркулеса, но сейчас на это не было времени. Женька взял одну сушку и бросил ее в кружку с кипятком. Я усмехнулся потихоньку – с его зубами только манку-размазню хлебать.
– Скуден быт самоотверженных учителей, – сказал Женька, жадно рассматривая, как набухает в кипятке сушка.
– А ты знавал