тебе визу.
Мне нравилось это решение. Мне нравилось работать, считать цифры, выискивать ошибки. Приходилось сосредотачиваться, и времени на посторонние мысли не оставалось.
А ещё мне нравилось моё вынужденное одиночество. За четыре года я так особо ни с кем и не сблизилась. С женщинами моего возраста мы были слишком разными. Они хотели развлекаться в свободное время, ходить в клубы, знакомиться с мужчинами. Меня же от подобных предложений брала оторопь, и я предпочитала погружаться в работу.
Вот только каждый раз, когда шёл дождь, я вспоминала и ничего не могла с собой поделать.
Телефонный звонок застал меня врасплох. Я вздрогнула от приподнявшей голову слабой, почти призрачной, но надежды. Тут же встряхнулась, заставив себя мыслить рационально.
Я уже давно не мечтала, что Егор мне позвонит. Я знала, что этого не случится. Затолкала надежду обратно в тяжёлый кованый сундук, закрыла крышку, накинула на петли железный замок, провернула ключ и выбросила в Атлантический океан.
Этот ритуал я мысленно проделывала тысячи раз. Он был отточен до мелочей. Но каждый раз, когда звонил телефон, всё повторялось заново.
Это была сестра.
– Люб, что случилось? – в рабочее время Любаня могла мне звонить только в одном случае – у неё серьёзные проблемы.
И она подтвердила, всхлипывая в трубку:
– Вера, ты нужна мне. Возвращайся.
Глава 3
Сначала был удар. Жуткий грохот, треск сминавшегося металла и раскалывавшегося пластика.
Потом был полёт. Моя голова мотылялась из стороны в сторону, а руки и ноги подскакивали вверх и вниз, как у марионетки на верёвочках.
Это было хуже, чем на американских горках. Потому что на горках страшно как бы понарошку, и там не бывает боли. Сейчас же мною владел самый настоящий ужас, и было очень больно от сотрясений и ударов, когда машина переворачивалась.
Хотя об этом я узнала позже, в больнице, когда медсёстры шёпотом произносили слово «авария».
Тогда мне было просто страшно. Я не понимала, что происходит, и почему так темно. А потом открыла глаза и поняла, что просто зажмурилась от страха.
Я висела вниз головой. Передо мной было искореженное лобовое стекло, а внизу – осколки, раскрытая мамина сумочка с вывалившимся содержимым. И ещё руки. Окровавленные. Раскинутые в стороны.
– Мама… – позвала я и почувствовала во рту вкус крови, потому что прикусила язык, когда машина кувыркалась в полёте.
Рядом раздался стон. Снизу.
– Мама… – это молчание было очень страшным. И я продолжала звать, повторяя самое важное слово на все лады.
– Помолчи… – раздался снизу скрипучий голос. Он был совсем не похож на мамин, нежный и ласковый. Но я послушалась.
Со стоном она приподнялась на локтях и огляделась. Вниз головой было не так страшно смотреть на её разбитое окровавленное лицо. И я смотрела.
Резко запахло бензином. Я увидела, как изменилось мамино лицо. Снова застонав, она поползла ко мне. Прямо по битому стеклу.
Щёлкнул