существовании.
Так что пусть это будет
не поэзия,
но я никогда не считал себя поэтом
и уж тем более
не давал клятвы
писать только то,
что всем нравится.
И больше всего мне стыдно
за те свои последние строки:
«Мне снится —
поднимается и плачет
опять нелепый лёгонький Пьеро».
Он никогда мне не снился.
Я солгал —
в угоду чужому вкусу
и для пущей слезливости.
Его больше нет,
и слава Богу.
В мире стало немного спокойнее жить.
Мишка
В городе Энске
под самый Новый Год
в пьяной кабацкой драке
убили единственного сына судьи Петрова.
Между нами говоря,
парень был засранец ещё тот,
но зачем же за такие мелочи
разбивать голову битой живому человеку?
На могиле сына
судья поклялся наказать виновных.
Случилась обычная история,
накачанная гормонами и водкой
«золотая молодёжь» передралась,
однако следствию было непонятно,
кто же нанёс роковой удар.
Мишку задержали первым,
и адвокат уговорил его молчать,
что было не совсем разумно,
потому что теперь следователь
мог лепить дело так,
как ему заблагорассудится.
Сам Мишка никого не убивал,
и я лично вполне ему верю,
но причастность его к делу была доказана,
и морозным январским утром
коллега судьи Петрова
в пять минут отправил парня под арест.
Прошло полгода,
а Мишка всё «парился» на нарах.
На воле он работал ректором
филиала Эрского университета,
был женат, и жена недавно родила,
занимался спортом, знал иностранные языки,
то есть был вполне образованным человеком
с весьма тонкой душевной организацией,
а таким в тюрьме приходится непросто.
Сидел он в так называемой «пресс-хате»,
где натасканные уголовники-рецидивисты
начали методичную психологическую обработку новичка
путём «накидывания колпаков» и «нагнетания жути»,
чем изрядно подрасшатали Мишкину психику.
Не без старания адвокатов
подельники его пошли в бега,
так что Мишка страдал в СИЗО один за всех,
поскольку свято верил в то,
что сдавать друзей «западло».
Переубедить Мишку было невозможно,
поскольку был он чертовски принципиальным,
с самого детства воспитывался на культе воли и силы,
истово верил в идеалы «мужской дружбы»
и старательно вёл себя «по пацанским понятиям».
Бледный, высокий, с горящими глазами,
чем-то похожий на религиозного фанатика,
он так старательно призывал новичков молчать,
что быстро становился невыносим,
и его