жалкая предстала в луже гноя
На жестком ложе пустыря?
(А. Гелескул,?)
А вот подстрочник первого четверостишия:
Вспомните предмет, что мы видели, моя душа,
Этим прекрасным, нежным, летним утром:
На повороте тропы – отвратительная падаль
На ложе, усеянном камнями.
(Rappelez-vous l’objet que nous vimes, mon ame,
Ce beau matin d’ete si doux:
Au detour d’un sentier une charogne infame
Sur un lit seme de cailloux)
Несмотря на разночтение, смысл всех переводов сводится к одному: лирический герой и его спутница увидели на прогулке труп (будем надеяться, что животного), который и послужил им пищей для размышлений. Следует также отметить, что размер оригинала сохранен только в двух случаях из пяти. Остальные переводчики пренебрегли размерами заготовки, а это непозволительная вольность.
Далее. Отметим, что в подстрочнике не упоминается музыка нежных речей, там никто не дышит полной грудью и громко вдруг не вскрикивает. Там нет дохлой лошади среди рыжеющей травы, ни поздней весны, когда так ласкова заря, а есть «моя душа», то есть, спутница, предмет обожания, и прекрасное, нежное, летнее утро, которое входит в стремительный и отвратительный конфликт с разлагающимся трупом. Кроме того, интонация четверостишия не вопросительная, а скорее, требовательная, и это важно.
Можно ли перевести четверостишие так, чтобы сохранить эти и другие ключевые элементы лексики? Давайте попробуем. Вот мой вариант:
Припомните, что мы, душа моя, узрели
В один из чудных, летних дней:
Где поворот крутой тропы, как на постели
Смердела падаль средь камней
Как видите, мне не удалось добиться лексического тождества, которое, по моему мнению, одно только и может вдохновлять переводчика. Вместо утра – дни, и эта уступка, с которой я вынужден мириться. Я, но не вы. Вы можете попробовать довести строфу до совершенства.
Далее минуем шокирующие, неподражаемые, архисмелые, невообразимые для поэзии той эпохи подробности разложения и переходим к последнему четверостишию, которое венчает стихотворение, и где согласно традиции середины 19-го века должно совершаться поэтическое открытие. Вот как прочитали его пятеро наших переводчиков:
Так скажите ж червям, что сползутся в свой срок
Пожирать ваши ласки на тризне ужасной
Что я душу любви моей мертвой сберег,
Образ пери нетленно-прекрасный!
(П. Якубович)
Но ты скажи червям, когда без сожаленья
Они тебя пожрут лобзанием своим
Что лик моей любви, распавшейся из тленья,
Воздвигну я навек нетленным и святым!
(Л. Кобылинский)
Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты – навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй!
(В. Левик)
Скажите же червям, что страстно иссосут
Ваш облик, как огонь поленья,
Что я сберег векам и душу и сосуд
Моей любви, добычи тленья!
(И. Бабицкий)
Когда голодный червь