и своих бригадиров заключенные постепенно выстраивались по своим бригадам и баракам в виде большой буквы «П» перед лицом небольшой группы лагерного начальства во главе с самим Хозяином, старшим лейтенантом госбезопасности (по армейской табели о рангах – майором) Востриковым. Позади начальства протянулась длинная двойная цепь стрелков с винтовками за плечами; на вышках у заборов караульные направили свои снятые с ремней трехлинейки внутрь зоны. Происходило что-то непривычное, пугающее: никогда раньше весь лагерь в обычный рабочий день вместе не выстраивали (обычно строились отдельно бараками), и столько вооруженной охраны вовнутрь не заходило, да и караульные направленными заранее в толпу стволами с вышек не пугали. Последними в общий строй конвоиры выталкивали, а иногда и выволакивали за ноги тепло под телогрейками одетых в чужое имущество уголовников, слегка зажравшихся и оборзевших от некоторой, на уровне своего барака, вседозволенности.
Вперед вышел начальник лагеря, в общем-то, невредный (по сравнению с большинством его коллег), хоть и строгий, мужик, просто на такую бесчеловечную должность вышестоящими товарищами поставленный. Старший лейтенант ГБ Востриков и сам не зверствовал над заключенными и, по возможности, сдерживал своих особо ретивых подчиненных. Но над некоторыми писанными и неписаными законами лагерной жизни, с которыми он был внутренне не согласен, начальник все же был не властен. Востриков не мог в достатке накормить своих заключенных, получая на них продовольствие в соответствии с нормами, разработанными какими-то очень уж далекими от реалий умниками и способствующими не увеличению производительности их рабского в прямом смысле слова труда, а постепенному истощению и ослабеванию, что, наоборот, в итоге снижало ту самую вожделенную выработку. С большим трудом ему удалось, не то чтобы искоренить, но в значительной степени уменьшить воровство на кухне, убрав с хлебных мест урок, но привлечь этот «социально близкий» контингент к полноценной работе, оставаясь в рамках закона и инструкций, у него до сих пор никак не получалось. Чему, в общем-то, очень способствовал и его заместитель по режиму лейтенант ГБ Сойкин, и спускаемые сверху директивы, велящие максимально гнобить политических и привечать уголовных, должных, по чьему-то бредовому виденью, в скором времени чуть ли не перевоспитаться и выйти на свободу полноценными строителями социализма.
Востриков прокашлялся в кулак и без натуги, не особенно громко заговорил. Заключенные притихли, стараясь не пропустить ни слова и наконец-то уразуметь, и какие это такие изменения в их нынешней тяжкой жизни грядут: еще большее, не дай бог, закручивание гаек или, аж не верится, послабление какое-никакое последует? Уже недели две, как по зоне распространялись слухи, шедшие и от редких вольнонаемных и от нескольких сравнительно незлых конвоиров, о какой-то все с ног на голову переворачивающей речи самого главного в стране усатого пахана, непосредственно затрагивающей интересы зэков, особенно 58-й статьи.