в раннем возрасте, а также потому, что с их именами отчасти ассоциировались пережитая трагедия и бесчестье. По общему мнению, они обладали определенным набором характерных семейных черт, хотя только те, кто помнил их еще детьми на улицах Коултауна: доктор Джиллис, Юстейсия Лансинг и Ольга Дубкова, – знали наверняка, какие именно черты характера они унаследовали от своих родителей, прежде всего от отца. В них полностью отсутствовал дух соперничества с неотъемлемыми для него чувствами зависти и мести, хотя Лили и Роджер были заняты в профессиях, в которых люди ели поедом друг друга. В них не было застенчивости и страха, несмотря на то что Констанс два года провела в тюрьме и шесть раз арестовывалась в четырех разных странах, а чучело Роджера жгли на демонстрациях в его собственной стране и за границей. В Лили и Констанс не было и намека на тщеславие, хотя они считались одними из красивейших женщин своего времени. У всех троих напрочь отсутствовало чувство юмора, хотя с годами они приобрели способность язвить, что можно было принять за остроумие, поэтому их слова частенько повторяли. Те, кто знал их близко, говорили, что они не от мира сего, так что не было ничего удивительного в том, что современники, пребывая в полном недоумении, обвиняли их в душевной черствости, своекорыстии, бессердечности, лицемерии и жажде популярности. Возможно, они вызывали бы еще больший общественный антагонизм, если бы не их совершенно неожиданная наивность, полное отсутствие эгоизма и трогательный провинциализм. У всех детей Эшли были большие торчащие уши («как амбарные двери») и огромные ступни – настоящий подарок небес для карикатуристов всех мастей. Когда Констанс на своих нескончаемых митингах под лозунгами вроде: «Дайте женщинам право голосовать!», или «Спасем брошенных детей!», или «Права замужним женщинам!» – поднималась по ступенькам на трибуну (ее особенно любили в Индии и Японии), над толпой проносился шквал смеха, а она никак не могла понять, что это значит.
Все это подстегнуло интерес к статьям о «Деле Эшли», и попутно у многих стали возникать вопросы – легкомысленные или вполне серьезные – о Джоне и Беате Эшли и их детях, о городке Коултаун, о старой головоломке насчет того, что главнее в формировании человека – наследственность или влияние окружающей среды, о способностях и таланте, о предопределенности и воле случая.
Взять хотя бы Джона Эшли – что было в нем такого (как в каком-нибудь герое древнегреческой трагедии), что предопределило его настолько неоднозначную судьбу: незаслуженное наказание, «чудесное» спасение, бегство и славу детей.
Может, было в его предках что-то такое, что позже проявилось в семейной жизни и дало детям Эшли силу ума и духа?
А может, было что-то в самой Кангахильской долине, в той самой географической точке, что и определила духовный климат, в котором формировались такие исключительные мужчины и женщины?
А вдруг существовала какая-то связь между катастрофой, которая настигла оба семейства, и последовавшими