Утро отдавалось перечислению всех правил и табу, которые он установил (сам по себе предмет был настолько древен, что отдельные слова не поддавались прочтению и смысл терялся). Ближе к вечеру чтец переходил к хронике и генеалогии героев и предателей, на что уходило восемь часов. Перед второй полночью начинали читать Книгу грозных пророчеств, данную нам отцом всего сущего. Это продолжалось три часа – целых три часа унижений и страданий. Из-за грехов людей Земля лишилась своей красоты и превратилась в навозную кучу. Брат убивал брата. Из священного долга продолжения рода сделали бездумное развлечение. Отец всего сущего несет в своем сердце заботы о всех лесных племенах, но им придется пресмыкаться, как змеям; их численность резко сократится; их радость о рождении ребенка станет притворной.
Надолго установившуюся тишину затем, наконец, нарушал гром барабанов и громкие крики. Так начиналась пляска кангахильца – кремневого сердца, которого отец всего сущего оберегал как зеницу своего ока. Потом этот танец приобрел массу подражателей. Даже «Говорунов из Мичигана» пригласили, чтобы они показывали свою изгаженную и дешевую версию на ярмарках по всему миру: входные билеты по пятьдесят центов, а детям за четвертак. По завершении пляски вновь устанавливалась тишина, совсем другая, все замирали в ожидании. Вождь племени, казалось, погружался в глубины своего существа: собирался, поднимался. Наступал черед Книги обещаний. Кто смог бы описать утешительную силу этого великого песнопения? Люди пожилые забывали о своих недугах, а юноши и девушки начинали понимать, для чего рождены, для чего всю Вселенную запустили в движение. На земле живет так много людей: больше, чем листьев в лесу, – но из всех он выбрал кангахильцев. И он еще вернется! Пусть они прокладывают тропу, ведущую к этому дню. Человеческая раса спасется усилиями немногих.
Так много разговоров об индейцах, а ученые подсчитали, что количество кангахильцев в какой-то определенный момент никогда не превышало трех тысяч человек.
Потом пришли белые люди и принесли с собой другую историю сотворения мира. Их отец всего сущего носил другое имя, у них были свои правила и табу, свой набор героев и предателей, свой груз бесчестья, своя надежда на золотой век. Белые люди редко танцевали, но у них была прекрасная музыка, священная и мирская. Они также принесли с собой умозрительный склад мышления, неизвестный доселе краснокожим; продукт их умствований с трудом можно было назвать философией. Всех горожан, молодых и старых, время от времени одолевали такие вопросы, как, например: зачем живет человек? Или: в чем смысл жизни и смерти? Подобные размышления доктор Джиллис называл «вопросами для четырех часов утра». В Коултауне он слыл философом, самым красноречивым и потому вызывавшим раздражение. В недвусмысленной оппозиции Библии, он полагал, что процесс образования Земли насчитывает миллионы лет, а человек произошел от… ну, вы знаете от кого. Хуже того: о серьезных