вида, впившиеся в красную ковровую дорожку, что полотняным языком стекала с постамента. Пожалуй, сходство фаянсового кресла для размышлений – а именно так был назван унитаз, дабы не смущать неловким словом слух дам, – с троном было вовсе уж неприличным, но… народу нравилось.
– Кошмаг, – пролепетала княгиня, заслоняясь кружевным веерочком.
Модеста Архиповна, стоявшая тут же, так и осталась незамеченной, невзирая на то, что требовалась немалая сноровка, чтобы не заметить семь пудов живого веса, облаченных в аксамит и соболя. Однако факт оставался фактом.
– Неужели кто-то покупает подобное?
Князь ступил на дорожку.
…а ведь многие именно так и заказывали. Туалетную залу с постаментом на три ступеньки и дорожкой. Евдокия тоже не понимала этого, но разве не спрос рождает предложение?
И теперь ощущала острую обиду.
За маменьку.
За Лютика, который и сотворил «Вершину». И за себя, чего уж душой кривить…
– Пгосто ужас. – Княгиня разглядывала фаянсового монстра издали, с явным испугом, будто бы опасаясь, что сие создание вдруг да оживет.
Нижняя губа ее дрожала.
И веер в руке.
И сама она вся – от белого перышка, которым была увенчана сложная прическа, до каблучков изящных туфель.
– Ах, матушка, вот вы где… – раздалось веселое, и княгиня облегченно выдохнула. Она вцепилась в руку смуглого темноволосого мужчины с такой страстью, что Евдокии стало неудобно.
Напугала женщину…
…маменька говорила, что у высокородных дам нервы слабые, а тут унитаз с фаянсовыми рюшами и мехом. Стоит, морально давит.
– Догогой, – с явным облегчением воскликнула княгиня и, указав не то на унитаз, не то на Евдокию, сказала: – Посмотги, какой кошмаг!
Князь смотрел на «Вершину», Евдокия – на князя…
…нет, ей случалось видеть его портреты, верно, как и всем жителям королевства Познаньского, но чтобы живьем… и вот так близко… настолько близко, что Евдокия учуяла тонкий аромат его туалетной воды.
Сандал.
И, кажется, цитрус, популярный в нынешнем сезоне.
…костюмчик тоже, словно со страниц «Модника» взят. Белые брюки в узкую полоску и однобортная визитка с атласной бутоньеркой гридеперлевого оттенка. Пуговицы на рукавчиках рубашки черные. И шейный платок повязан широким узлом, к которому и Лютик не сумел бы придраться.
Да и сам князь… смуглявый, черноволосый… и волосы, наперекор всем правилам, отрастил длинные, носит, в хвост собравши. Черты лица резковатые, но благородные, утонченные.
…недаром Аленка с его портретом под подушкой спит.
Хотя сволочь. По глазам, черным, наглым таким глазам видно, что сволочь. Или это просто предчувствие такое? Впрочем, Евдокия предчувствиям доверяла, и нынешнее ее не обмануло.
– Уважаемая… – Княжич обратился не к Модесте Архиповне, которую, надо полагать, все семейство Вевельских не замечало принципиально, но к Евдокии. И одарив ее