лесник Никодимыч
До избушки, домой.
Через птичий неспящий
Стоголосый трезвон,
Опьянён влагой чащи,
Ветерком отрезвлён.
Сосны встали, рисуясь,
В полный рост верстовой.
Всё, что хочешь, в лесу есть,
Даже больше того.
Легкокрылая радость,
Не пугаясь ничуть,
Прилетит – и надо
Морщить лоб, спину гнуть.
Грусть, подкравшись, ужалит,
Ворон зыркнет, кружа…
Застрелился б, пожалуй,
Но не дали ружья.
Спросят:
– Радость откуда?
– Прилетает сама.
– А печаль?
– Как повсюду —
От большого ума.
Челнок
Сник рыбак в челне курносом,
На простор устав смотреть,
Вёсла осушил и бросил,
Выпростав, отбросил сеть.
Зыбь колеблет отблеск белый,
Веют думы про судьбу:
Плыл – в начале – в колыбели,
Поплыву – в конце – в гробу.
За разлив зари вечерней,
Где водой стал небосвод
Молчаливое теченье
Чёлн задумчивый влечёт.
* * *
Как любовник неловкий и робкий —
Ни увлечь, ни украсть на бегу, —
Пачку выцветших строчек в коробке,
Иссушив, про запас берегу.
Что-то тлеет в груди вполнакала,
Я в полголоса что-то пою,
И любви опасаясь стрекала,
Избегаю стоять на краю.
Дам копейку – и требую сдачи.
Но опять мне прощает страна —
Лишь дождями холодными плачет
И ветрами вздыхает она.
DE PROFUNDIS
Леонид УЛАНОВСКИЙ
Фотий
(Окончание. Начало в №24)
* * *
Прохладные утончённые пальцы покорно лежали в крепкой ладони… Коротковатые рукава дурно сидящего на нём костюма… Мрачное лицо немолодого, усталого человека иногда подёргивалось мускулами в углах тонких губ и впалых щёк. Только глаза, небольшие, пронзительные, разного цвета, жили как бы отдельно от измученного лица. Они горели… Не отрывались от бело-розовой живописно изогнутой шеи с еле заметно пульсирующей голубоватой жилкой; ноздри дрожали, вдыхая запах шелковистых белокурых волос.
Он говорил живо, покусывая усы и пощипывая жидкую русую бородку… Слова заполняли комнату, где они сидели рядом на диване… И вот уже распахнутые зелёные глаза видят плац и солнце, бросившее лучи из-под зимних зловещих туч на золочёный купол церкви, и искры, летящие в разные стороны, радостные и жизнетворящие. Он говорил о болезни своей, которая началась в Пасхальную ночь, когда он спорил с приятелем о религии. И под утро закричал неистово: «Есть Б-г! Есть!» И как ударили колокола к Светлой Христовой Заутрени. И грохот-гром поглотили его, и забился он в припадке, забыв себя… Падучая…
Тут вскрикнула черноволосая девочка-подросток, родная сестра белокурой красавицы, сидящая в стороне от дивана. Тёмные глаза на мгновение прикрылись