стороны посмотреть, ведь пернатых нередко называют «птичками божьими», да и обитают они по большей части в пространстве, принадлежащем облакам, крышам домов и макушкам деревьев.
Все в мире относительно, – подумала я.
Тяжко вздохнув, как человек с детства приученный к чистоплотности, не обращая внимания на многочисленных в полуденный час прохожих, я достала из кармана куртки носовой платок и, изредка поплевывая то на него, то на пятно, принялась оттирать с витрины белесо-желтую птичью «визитку», чтобы хоть как-то успокоиться и привести мысли в порядок.
После нескольких усердных плевков и не менее усердных телодвижений пятно стало таять, сквозь него уже просматривался хитрющий пуговичный глаз оранжевой плюшевой мартышки, что не могло не радовать. Но вот платок…
Если еще несколько минут назад мой кипельно-белый квадратик батиста с вышитой ромашкой в углу без сомнения мог занять первое место в мировом чемпионате носовых платков, то сейчас ему явно светило иное лидирующее положение – среди отбросов, наполнявших стоявшую у входа в универмаг одноногую жестяную мусорницу.
Увы, такова жизнь: придумано не мною, но я сама не раз убеждалась в том, что если в одном месте что-то убывает, то неизбежно прибывает в другом. И наоборот. Так и в этом случае. Грязь с витрины никуда не исчезла, она благополучно переселилась на мой платок.
Платок, конечно, можно постирать, – размышляла я, оттирая пятно, – но тогда станет грязной вода, которая в свою очередь через трубы унитаза или раковины проникнет в природу, не забыв оставить микрогрязные частицы и на самих трубах.
Из всего вышеизложенного я сделала вывод, что идеальной чистоты достичь невозможно. Никогда! Потому что все в мире взаимосвязано и относительно.
А, значит, нет и идеала, сие понятие тоже относительно, – твердо решила я, с еще большим усердием налегая на остатки птичьего помета. – Никто не может считаться идеальным. Даже такой человек, как Пушкин.
– Ты чего это вытворяешь, а? – насмешливо донеслось со стороны одноногой жестяной урны для мусора.
Вынужденно прервав работу, я повернулась и внимательно оглядела вопрошавшего. Старик как старик, лет семидесяти с небольшим. Ничего особенного: коротенькая бороденка, бежевый потертый плащ на подстежке, в меру мятые светло-коричневые штаны, лопоухая голова с клочком седых волос прикрыта некогда лисьей шапкой-ушанкой. Короче, налицо – былая роскошь.
Должно быть годах в пятидесятых (точно не могу сказать в связи с моим тогдашним отсутствием на свете) подобный осенне-зимний ансамбль считался бы «писком» сезона. Но в данный конкретный момент, как мне показалось, мог рассчитывать лишь на честную гонку с моим носовым платком (учитывая его нынешнее состояние).
Видимо, старику изрядно поднадоело мое молчаливое изучение его персоны. Он зябко поежился, поморщился, сплюнул, поскреб затылок, приподняв шапку-ушанку, оглянулся по сторонам и, не обнаружив ничего подозрительного, что могло служить мне поддержкой, вновь