в управление с осмотра места происшествия, Маштаков не отдал, как обещал, пострадавшую дознавательнице, а поднялся с ней к себе в кабинет. Там он положил на стол перед женщиной два толстенных старомодных альбома, к картонным страницам которых намертво, чтобы не растаскивали, были наклеены фотографии лиц, ранее судимых. Фотки были разнокалиберные – и любительские, и с паспортных форм, попадались цветные, но преобладали чёрно-белые, большинство неважного качества. Пока женщина медленно перелистывала тяжёлые листы, Миха заварил чай из пакетиков. Гостевую кружку подвинул к Нине Анатольевне. Добросовестно пролистав учеты, женщина покачала головой: «Никто не похож». Она выглядела виноватой, милиция столько делала для нее, а она ничем не могла помочь.
Маштаков ногтем поддел кнопку, которой к коллажу на титовской стенке была пришпилена яркая открытка с Дедом Морозом, распахнувшим бушлат на татуированной груди, поднес карточку к глазам заявительницы.
– А этот не похож? – спросил на полном серьезе.
Женщина, конечно, поняла, что оперативник шутит, ее потрескавшиеся губы с полусъеденной дешёвой помадой шевельнулись в подобии улыбки.
– Этот лысый и старый, – сказала она и расплакалась.
Миха дал ей поплакать вволю. Он пролез на свое место и стал осторожно отхлебывать из кружки обжигающую жидкость. Вкус разрекламированного чая напоминал ошпаренный кипятком старый веник.
Нина Анатольевна, всхлипывая, сетовала на то, как всё не вовремя случилось. Она одна, без мужа воспитывала двоих детей, работала на двух работах, уборщицей в поссовете и оператором в котельной, едва сводила концы с концами. Её сменщица Раиса, отдежурившая сутки, до сих пор не могла покинуть рабочее место, женщину беспокоило, когда же её наконец отпустят.
Маштаков вслух сочувствовал пострадавшей. Ещё он доходчиво объяснил, что происшедшее по закону подпадает под категорию дел частно-публичного обвинения. То есть органы не имеют права возбудить уголовное дело без её письменного заявления. Причём, волеизъявление потерпевшей должно быть осознанным. Семёркина по своему незнанию, а также по нежеланию, естественно, её в такие подробности не посвящала, она просто продиктовала заявление на имя начальника УВД.
Женщина спросила совета:
– А как мне лучше поступить? Подскажите, вы человек грамотный.
Маштаков отвечал наработано, демонстрируя собственную незаинтересованность:
– Вы решайте сами, Нина Анатольевна. У нас ведь в таких щепетильных делах принцип как у врачей: не навреди. Приятно ли вам будет вспоминать о происшедшем?
Женщина соглашалась с каждым словом участливого оперативника:
– Чего уж тут приятного? Мне уж сорок один год, старуха совсем… А тут сопляк какой-то свое хозяйство вонючее чуть мне в рот не запихал! Тьфу, срамота какая! Да пусть у него, у наниста, кочерыжка под корень отсохнет! А в газете про это не напишут?
Времени ходить по милициям у нее не было. Выживая, она крутилась в колесе почище любой хвостатой белки.
В