своих, от других амазонок, и ей пришлось их оставить и участвовать в общем рейде. Как раз на Нову-17. Там родились вы. Ваша матушка спрятала вас в «люльке» – артефакте Странников, и улетела за телом Марка и вычислителем. Она хотела забрать их, вернуться за вами и улететь сюда. Но судя по всему, столкнулась с каким-то противником и погибла в бою.
Пётр Иванович говорил спокойно, медленно, уверенно, но как будто на языке, который дип-си мне в мозг вписал, а практики ещё не было: вроде всё понятно, а ничего не понятно.
– Подождите. Не понимаю. Ведь это было давно. Это что же… мне семьдесят лет?!
Тим меня за плечи приобнял, но я его руку сбросила. А потом снова в Тимову ладонь вцепилась. Потому что надо же за что-то держаться!
– Хронологически – да. Биологически вам чуть больше двадцати. Вы провели в «люльке» минимум пятьдесят лет. У вас в крови до сих пор есть соответствующие маркёры.
– А мои родители? Ну, мама… Кармелита, Мигель?
Как Гейнц может говорить так спокойно и равнодушно?! Он не понимает? Да, наверное, не понимает. Для него я – дочь Первого, но я – дочь Кармелиты! И как мне теперь её называть? По имени? Мачеха? Но отца я и так только по имени называла, а мама… Да кто мне Майя? Никто! А маму я помню. У неё тёплые руки, она даёт мне соевое молоко на ночь, и обнимает, когда я разбиваю коленки, и поёт колыбельную… Я даже слова помню, кажется. У мамы грустный голос, но в нём столько тепла и любви…
Luna quieres ser madre,
Y no encuentras querer
Que te haga mujer,
Dime luna de plata
Qué pretendes hacer
Con un niño de piel?..[7]
– Видимо, у «люльки» истощился ресурс. Мы не очень понимаем, как это работает, но в таком случае она начинает генерировать некое… излучение. И любая женщина детородного возраста, попавшая в… поле захвата артефакта, сможет открыть «люльку» и забрать ребёнка, считая его своим.
– А… отец? Что думает отец?
– А вот тут данных нет.
Зато у меня есть.
Для такого отца ребёнок становится подкидышем, а жена – безумной. Именно поэтому он ненавидел меня.
Именно поэтому мой отец убил мою маму.
Нет. Отчим убил мою мачеху.
Но почему он не сказал? Почему, если так, он не сказал мне?!
Я не понимала.
Ладно, мама думала, что я её дочь. Но Мигель? Раз он меня ненавидел, раз ему нравилось делать мне больно, почему он не сказал?!
И… Мама Бонита. Она должна была знать. Да нет, она знала, точно знала! И тоже не говорила.
Она врала мне. Даже она.
Они все мне врали! Всю жизнь.
Вся моя жизнь была враньём.
А Тим? Он тоже врёт?
Почему-то тяжело дышать, как будто что-то вот-вот лопнет в груди.
Хочется закричать, завизжать, расцарапать лицо, но вместо этого я спрашиваю:
– Откуда вы узнали? Про то, что случилось с Марком?
Пётр Иванович внимательно смотрит на меня, лезет в стол и достаёт чёрно-золотой диск, к которому совершенно кустарно прилеплен стандартный комм-разъём.