лько обстоятельств. Первое – на поверхности: это его таинственное исчезновение в Мексике в январе 1914 года. Второе связано с первым. Источники, проливающие свет на последний отрезок жизни А. Бирса, по сути, отсутствуют. А это порождает всевозможные слухи и сплетни, в том числе в средствах массовой информации (Интернет этому только способствует). Особое значение имеет и стойкая приверженность писателя к мотивам смерти. А поскольку смерть он живописал исключительно ярко и талантливо, именно в связи с этой особенностью началось «освоение» Бирса масскультом, запустившим процесс «гламуризации» его образа. Он давно превратился в героя литературы и кинематографа, о нем пишет «желтая пресса», он (чаще всего – в гротескном виде) мелькает на экране. Масла в огонь добавляет отсутствие доступных широкому читателю работ о писателе и его творчестве. А большинство из тех, что циркулирует в непрофессиональном пространстве, формируют искаженный, мифологизированный образ.
В восприятии современного читателя Амброз Бирс, прежде всего, писатель-фантаст. Но, если придерживаться общепринятой терминологии, научную фантастику (science fiction) он не писал. К этому направлению (да и то с определенными оговорками) можно отнести только два рассказа – «Хозяин Моксона» и «Проклятая тварь». Его «вотчиной» был так называемый «страшный рассказ» или «новелла с привидениями» (ghost story). Рассказы подобного рода – наиболее органичный и наиболее многоликий жанр в творческом наследии художника. Новеллы этого типа он сочинял более тридцати лет (первая – «Долина призраков» – датирована 1871 г., последняя – «Чужой» – 1909 г.). Почти все они объединены в главный (и, по сути, единственный) «фантастический» сборник под названием «Возможно ли это» («Can Such Things Be?» 1893, 1903).
Весьма привлекательно объяснить приверженность писателя к оккультному и сверхъестественному традициями региональной калифорнийской литературы. Действительно, беллетристика подобного свойства была широко распространена в Калифорнии 1870—1890-х гг., являясь неотъемлемой составляющей газетно-журнальной литературы. Но, кроме вполне естественной (особенно на раннем этапе творчества) зависимости от местных литературных стереотипов, Бирс сознательно ориентировался на романтическую традицию – как европейскую, так и национальную.
Едва ли Джек Лондон сильно ошибался, когда в письме своему другу и наставнику, поэту Джорджу Стерлингу (кстати, ученику Бирса) писал, характеризуя коллегу по цеху: «Старик выкристаллизовался прежде, чем мы с тобой родились».
Действительно, как художник Бирс развивался под воздействием романтической традиции – американской и европейской. Особую роль в творческом развитии писателя сыграл Эдгар Аллан По, его опыт новеллиста и его эстетическая теория. От великого американского романтика идет приверженность Бирса категориям сверхъестественного и таинственного, да и само предпочтение жанра новеллы иным литературным формам – во многом – имело тот же источник. Бирс называл По «величайшим американцем» и не скрывал, что считает себя его учеником и последователем. Развивая жанр «страшной» новеллы, он продолжил эксперименты своего учителя в области «тотального» эмоционального воздействия художественного слова. И, надо сказать, превзошел его в этом искусстве, создав новеллу с особой композиционной структурой, включающей так называемую двойную развязку или «концовку-ловушку».
Свою роль, разумеется, играло то обстоятельство, что Бирс был, прежде всего, газетно-журнальным писателем и адресовал свои тексты соответствующей аудитории. Но ведь «журнальным писателем» был и Эдгар По, а потому те новации в области сюжета и композиции, которые разработал Бирс, по сути, были продолжением и практическим приложением теории «единства впечатления» американского романтика к новому этапу развития новеллы. Можно сказать, Бирс только усилил (причем сделал это виртуозно!) то, что Э. По называл «unity or totality ofeffect». Объяснять, как это «работает», раскрывать «механику» сюжета писателя едва ли здесь уместно, тем более что читатель все это прекрасно «чувствует».
Бирс жил и творил в иную эпоху. Поэтому его отношение к «ужасному» отличалось от восприятия и презентации этих категорий великим американским романтиком. По этой причине в страшной прозе Бирса нередки иронические и даже скептические интонации в изображении «потустороннего». Случалось, он даже пародировал мэтра – «играл» сюжетами своего учителя. Примером тому новелла «За стеной» – своеобразный мрачно-иронический парафраз знаменитого рассказа «Падение дома Ашеров» Эдгара По.
Скорее всего, Бирс не был мистиком и склонялся к рационалистическому толкованию таинственного и загадочного, но допускал существование непознанного и непознаваемого. Отсюда двойственность большинства его «страшных» новелл: нередко в одном и том же тексте автор предлагает двоякую интерпретацию событий – и рационалистическую, и «сверхъестественную».
Но в творческом наследии писателя есть примерно полтора десятков новелл (важно, что они были объединены автором в специальные циклы), которые совершенно не вписываются в приведенную выше схему (это истории, составившие циклы «Загадочные исчезновения», «Тела мертвецов», «Кое-что о приведениях»). Они ей противоречат, красноречиво показывая, что не так просто обстоят дела с пресловутым