и я думаю, что сестра Чештин договорилась с бабушкой, что она обо мне позаботится.
– Почему ты называешь ее бабушкой?
– Ее все в семье так зовут. Я к ним попала, как раз когда хозяйка родила и ей нужна была помощь.
– А твоя сестра Чештин?
– Моя сестра Чештин? – Айна улыбнулась, но сразу посерьезнела. – Это медсестра, «сестра Чештин», которая взяла меня к себе… Она умерла… Мы всего год так счастливо прожили. Потом я почти месяц жила одна в пансионате, потому что сестра Чештин заплатила вперед, а с февраля 47-го года уже в семье.
Они сели в трамвай, не глядя на номер.
– А раньше, до райского Энгельсберга?
– До райского Энгельсберга мы жили в Карлстаде, – Айна помолчала, потом сказала: – Там я узнала про концлагеря.
– Откуда? – удивился Давид.
– Там была больница специальная, в школе, туда привезли женщин, освобожденных из лагерей, летом сорок пятого. Сестра Чештин работала в больнице, а я помогала. Они все были… страшно худые и больные. Их называли «девушки Бельзена», потому что они были из лагеря Берген-Бельзен. У многих был туберкулез, к ним мне не разрешали ходить. Большинство умерло почти сразу. Но некоторые поправились, их потом отправили в санаторий, больницу закрыли, а мы переехали в Энгельсберг.
Трамвай остановился, они вышли на площади.
– Мне надо идти, до среды, Давид!
– До среды, Айна.
Среда, 16 ноября
В среду Давид, наконец, смог опять поехать в школу на велосипеде. После занятий он не остался, как обычно, в музыкальном классе, а сразу помчался вниз встречать Айну. На багажник он натянул старую русскую шапку, которую штурман собирался выкидывать, – на затылке шапка была порвана, но сидеть это не мешало, наоборот, без прорехи шапка не оделась бы на багажник так ловко.
– Прошу садиться, – пригласил Давид Айну, когда она вышла.
Но она только засмеялась, и Давид, посмотрев на свою работу, засмеялся тоже. Уши свисали по бокам колеса, козырек был отогнут вниз, как будто кто-то сердитый прятал под ним глаза.
– Нет, – сказала Айна, отсмеявшись, – мы не сможем тогда разговаривать. Я не могу говорить с твоей спиной.
– Тогда садись на седло, – сказал Давид.
– Я же не достану до педалей, – удивилась Айна.
– И не надо. Я тебя повезу, – он помог Айне забраться на сиденье, взялся руками за руль.
– А мне как держаться? – чтобы дотянуться до руля, она перегнулась через его правую руку, почти легла на нее.
– Как говорил папа, лучше плохо ехать, чем хорошо идти, – он повел велосипед по улице, и Айна схватилась за рукав его плаща. Их головы оказалась на одном уровне.
– Давид, – она смотрела смущаясь, – расскажи мне о своем отце. Если можно.
– О папе… Можно. Только… тебе, правда, интересно? – он посмотрел на Айну и увидел ответ. – Папа родился в Кишиневе.
– Ки-ши-и-нёв, – повторила. – Я это слово знаю.
– Откуда? – удивился Давид.
– Не помню, слышала когда-то давно, еще в детстве. Может быть от деда.
– Это