мрака вдруг вынырнула скульптура кентавра, освещенная лампионами. Встав на дыбы, он выгибал руками древко лука.
– Все-таки не понятно, – сказал один из «фонарщиков», – почему Художественный совет так протестовал против этой скульптуры?
– Во-первых, скульптор – женщина. Это раздражает, – ответил его спутник. – Во-вторых, если ты помнишь их формулировку: кентавр – существо, чуждое скандинавской мифологии. Грубо говоря: нечего в нашем городе ставить статую чужеродной твари.
– Позор, – возмутился первый, – что мы до сих пор не изжили этот псевдопатриотизм.
– Ну, мой дорогой, до этого нам еще скакать – не доскакать. Пока наша очаровательная Альва Мюрдаль призывает заботиться о генофонде нации, все, что не отвечает шведским стандартам, будет восприниматься в штыки.
Мужчины прошли дальше, а Айна стояла, задумчиво глядя им вслед.
– Как странно они говорили.
– Что странного? – спросил Давид.
– Чужеродная тварь. И про Мюрдаль тоже.
– Ты газеты не читаешь?
– Нет, только если в школе надо. Лучше книжку…
– А новости откуда узнаёшь?
– У меня радио есть. Там и новости, и музыка, и радиотеатр. У меня и времени нет на газеты. Три вечера школа…
– А когда нет занятий?
– Уроки делаю. Перешиваю, что надо. Иногда в кино хожу.
– А давай встретимся в день, когда занятий нет – предложил Давид. – Можно завтра. Я к шести уже свободен.
– Тогда лучше давай в четверг в шесть. А где?
– Где скажешь.
– На Нюбруплан, у часов.
– Побежали?
И, взявшись за руки, они побежали вниз с холма.
Четверг, 24 ноября
Давид уже стоял возле часов и читал газету. Было сыро, даже не дождь, а какая-то морось, окружавшая со всех сторон.
– Привет, Давид, – окликнула его Айна. Газета была не шведская, что ее удивило.
– О, привет, Айна, – обрадовался Давид. – Пойдем куда-нибудь в кафе?
– Я хочу съездить в одно место.
– Не промокнем?
– Нет, мы поедем на трамвае. Ты не против?
– Куда скажешь.
Народу в трамвае было много, но им повезло сесть рядом.
– Что это у тебя за газета? Иностранная?
– Да, австрийская. Die Presse.
– Она на немецком языке?
– Конечно.
– Я думала, что ты ненавидишь все немецкое. Ну… после того, что немцы сделали с евреями…
– Язык, он же не только для немцев, мне на нем мама пела.
– Знаешь, в больнице в Карлстаде была одна девушка, Рут. Она умерла, и остались ее записки, которые она писала в больнице. Сестра Чештин мне их переводила. Мне было почти столько лет, сколько было Рут, когда она попала в лагерь. Я тогда представляла, что стало бы со мной на ее месте. Я бы не выжила, не захотела бы жить, как-нибудь бы покончила с собой.
– Думаешь, это просто?
– Нет, но… можно же было что-то сделать, чтоб тебя застрелили. Это же легче, чем выживать в таких условиях и знать, что тебя… все равно уничтожат.