очень уж жарко, – объяснила она. – Моё лицо просто горит.
Я неохотно кивнула. Моё собственное лицо, кажется, уже начало плавиться, но открывать его до конца полёта я не собиралась. Мне претила сама мысль о том, как она станет разглядывать меня – исподтишка, полагая, что я не замечаю.
«Ах, у неё такие маленькие глазки! – восклицали отцовские тетушки, приезжавшие погостить к нам во дворец, когда я была ребёнком. – Она хорошо видит?»
«Превосходно, – отвечал отец. – Может попасть из ружья в глаз ящерице, сидящей вон на той скале».
Полагаю, винить отца мне не в чем. Он всегда любил меня и гордился мной. Как будто забывал, что со мной что-то не так. Мама говорила, что он принадлежал к той редкой породе, которая смотрит не глазами, а сердцем. Что же видело его сердце, когда смотрело на меня?
Как-то раз (я была ещё ребёнком) мы с отцом были в музее естественной истории на Ѝ́збе. Он заранее позаботился о том, чтобы залы, которые я хотела посмотреть, были закрыты для посетителей, и я могла вволю бегать по мраморным полам без покрова, разглядывая голограммы вымерших ящериц и сцены извержения вулканов. А потом мы оказались в тёмной квадратной комнате, и там, в самом центре, в воздухе висела фигура обнажённой женщины с раскинувшимися в стороны руками, будто бы она падала или летела. У неё были длинные волосы, полные руки и узкие запястья. На каждой руке было по пять пальцев, и на конце каждого – розовый ноготок.
Я посмотрела на свои руки и ногти. Провела ладонью по выбритому всего два дня назад затылку – на нём уже начинали отрастать колючие жёсткие волосы. Я не была ни слабоумной, ни слепой, и знала, что я не такая, как все, и, тем не менее, то был первый раз, когда моя непохожесть ударила меня в лицо со всей силой.
Я подошла слишком близко, и потревоженная голограмма задрожала и поблекла, так что мне пришлось отступить.
Чуть слышно подошёл отец. Его рука осторожно легла на моё плечо.
– Что делает изображение человечьей женщины в музее Нира? – спросила я.
– Это не человечья женщина, – ответил отец. – Это – прародительница. Когда-то давно, несколько тысяч лет назад, мы все были такими.
– И что же случилось? – спросила я с недоверием.
– Скачок в эволюции разделил нас. Люди пошли одним путем, ниряне – другим. Вот, гляди.
Взмахом руки, отец запустил голограмму, и женщина начала меняться. Её пальцы вытянулись, а мизинец и вовсе пропал. Исчезли ногти. Она стала выше ростом. Волосы редели, пока голова совсем не облысела. Глаза и уши стали больше, а грудь меньше. Она растеряла полноту, и под кожей проступили очертания деликатных костей. Всего через минуту перед нами стояла обычная нирянка.
Я взглянула на отца. Он встал рядом со мной на одно колено, взял мою уродливую пятипалую руку и прижал её к своей щеке.
– Что это сделало? – спросила я, чувствуя в голосе слёзы.
– Время.
– Зачем?
– Кто