Вениамин Каверин

Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний


Скачать книгу

не знали.

      Они заговорили о факультетских делах, и Остроградский даже хлопнул в ладоши, узнав, что декан П. исключен из партии и уже давно не декан. Генетика не то что разрешена, а как бы самопроизвольно возникла.

      – А с неделю тому назад был разговор и о вас.

      – Где? По какому поводу?

      – В этой комнате. Со мной. Газета «Научная жизнь» собирается напечатать статью о мошенничестве в науке.

      – Спасибо, – смеясь, сказал Остроградский. – К моим грехам только этого не хватало.

      Лепестков посмотрел на его тонкое, темное лицо:

      – Вы мало изменились, Анатолий Осипович. Другие торопятся, нервничают. А вы…

      – И я тороплюсь. Так что же с газетой?

      Лепестков рассказал.

      – Ого, и Снегирева вспомнили?

      – О нем-то главным образом и шел разговор.

      – Любопытно, – сказал Остроградский. – Не напечатают.

      – Я тоже думаю.

      – Из-за меня, вот что жалко. Вы не должны были упоминать обо мне.

      – Вот еще!

      – Разумеется. Я еще не реабилитирован, а Снегирев тут, в сущности, ни при чем.

      – Здравствуйте! – смеясь, сказал Лепестков.

      – Впрочем, может быть, и при чем, но ведь это, в сущности, мелочь.

      – Нет, не мелочь.

      Они поужинали. Лепестков достал из шкафчика коньяк, Остроградский отказался, сославшись на сердцебиение. Лепестков выпил и прислушался: тихими вечерами в его комнате был слышен бой часов кремлевской башни. Пробило десять.

      – Миша, а как вы попали во ВНИРО?

      – Попросился – и взяли. Там спокойнее. Люди дела. Никто не лезет. Кроме того, там Проваторов.

      – Хороший человек?

      – Да.

      – А как вообще?

      – Как после тяжелого сна. Медленно приходят в себя. Но уже много молодежи.

      – Так Лучинин – академик?

      – Да. Знаете, как у нас! Но снегиревская компания держится прочно.

      Они помолчали. Лепестков вспомнил, как он впервые, студентом второго курса, пришел к Остроградскому и не застал его дома. Ирина Павловна встретила его. Какие-то художники забежали, и начался длинный спор о живописи, в котором Лепестков ничего не понял. Остроградского все не было, но Ирина Павловна ничуть не беспокоилась, хотя давно прошло время, которое он назначил Лепесткову. Наконец он пришел, опоздав на полтора часа: заболтался с каким-то рыболовом, который понравился ему тем, что удил рыбу спиннингом с Москворецкого моста. Все было полно естественности и простоты: сама Ирина Павловна, разговоры об искусстве, толстые ломти сыра с хлебом за ужином, маленькая, серьезная дочка, тихо, наставительно поучавшая кукол…

      – Анатолий Осипович, я хочу вас спросить. Перед вами прошли сотни людей в лагерях и тюрьмах. Встречались ли среди них настоящие, убежденные контрреволюционеры?

      Остроградский засмеялся:

      – Вы думаете, они мне в этом признались бы? Впрочем, в Бутырках я сидел с одним мальчиком, который считал себя контрреволюционером. У него расстреляли отца, героя Гражданской