их также способны были переваривать долото, не говоря уже о двух фунтах красной смородины, съеденной на ночь. Болезней Коромысловы не знали, и ежели случалось кому слегка занемогать «нутром», ломотой или ознобом, то лечились баней, водкой с солью и перцем, салом и богоявленской водой. Правда, мать семейства, Аграфена Степановна, считавшаяся «сырой женщиной», частенько хворала какой-то особенной болезнью – «притягиванием к земле», но болезнь эта после двенадцатичасового сна и полдюжины чашек настоя бузины или малины тотчас же проходила. Слухи о холере и количество покойников, ежедневно десятками провозимых мимо их дома на близлежащее Волковское кладбище, не смущали их жизни. «Пришла смерть – и помер», – рассуждали они обыкновенно. Но когда, в один прекрасный день, их собственного работника Селифонта на их глазах и без видимой причины скрючило в течение каких-нибудь пяти часов, а другой работник, отправленный по распоряжению полиции в больницу, умер на дороге, – семейство призадумалось. Чаще и чаще стали повторяться слова «а ведь холера-то валит», «щиплет», «накаливает» и т. п. На окошке появилась четвертная бутыль водки со стручковым перцем, в сенях расставились горшки с дегтем и развесились луковицы чесноку; число покойников, провозимых мимо дома на кладбище, тщательно считалось и было известно каждому члену семейства, и наконец, в доме появилась полицейская газета, специально выписанная для узнавания числа заболевших холерою. То и дело слышалось в доме: «К седьмому числу больных холерою состояло… выздоровело… умерло… затем осталось…» – а после этого следовал возглас вроде: «Господи, какую силу народу валит!» или: «Однако крючит!» и т. п.
В один из этих дней Назар Иваныч Коромыслов возвратился с извозчичьей биржи домой обедать, крайне сосредоточенный сам в себе. Выпив рюмку водки и тыкая вилкой в соленый огурец, он произнес:
– Главное дело, теперь насчет пищи соблюдать себя следует! Чтоб пища эта самая завсегда в свежести… Сегодня, вон, Николая Данилыча скрючило и свояченицу сводить начинает. Я на берегу овес покупал, так сказывают, что в пищу эту самую что-то подсыпают, так надо отворотное зелье от этой самой подсыпки иметь.
– Скажи на милость, вот ироды-то! – воскликнула Аграфена Степановна.
– Тоже и насчет вони, потому вонь пущают; а от вони-то она и родится.
– Безбожники!
– Так вонь эту задушать следует, чтоб не пахло.
– Как же ее, тятенька, задушить? Уж вонь – все вонь… – спросил старший сын.
– Опять-таки снадобье есть… – отвечал отец. – У докторов спросить надо! – Он съел щи, икнул, отер пальцы рук о голову и, обратясь к жене, продолжал: – Даве, после закупки овса, были мы в трактире, там с нами был доктор – Федора Ивановича Бубырева знакомый…
– О господи! – всплеснула руками Аграфена Степановна.
– Чего «о господи!»? – передразнил ее муж. – Хороший человек… Мы с ним и чайку, и водочки выпили. «Я, – говорит, – больше простыми средствами…» Из простых он фельдшеров, а свое дело туго знает, потому час целый нам о разных болезнях и о том, что у человека внутри есть, рассказывал.
– Ах,