портьеры. На секунду я замешкался возле двери, за которой лежали Клодия и Мадлен. Мне захотелось отворить ее и бросить на них прощальный взгляд. Это желание было так велико, что я чуть было не забыл, зачем пришел сюда, и едва не выронил из рук полупустой бочонок. Но свет уже пробивался сквозь щели в старых досках, и, встрепенувшись, я вспомнил, что надо торопиться. Мадлен и Клодия мертвы. Зачем мне смотреть на их почерневшие останки и спутанные волосы? Я вышел из зала и побежал по незнакомым темным коридорам, обливая керосином деревянные двери. Я кинулся наверх, в фойе театра, едва освещенное холодным серым светом сквозь неплотно закрытые ставни на окнах и главный вход в здание, только что заколоченный мной. Потом я вошел в зрительный зал и вылил остатки керосина на огромный бархатный занавес, кресла и портьеры.
Второй бочонок опустел, я отшвырнул его в сторону и достал приготовленный факел. Намотанные на дерево пропитанные керосином тряпки вспыхнули, стоило только поднести к ним зажженную спичку. Я поджег одно за другим несколько кресел – и яркие язычки пламени заплясали на толстой шелковой обивке. В следующий миг я уже был на сцене, и огонь весело побежал по темному занавесу.
Скоро в театре стало светло как днем. Мне показалось, что весь костяк здания заскрипел и застонал – пламя с ревом устремилось вверх по стенам, достигло высокой арки на авансцене и лепных завитушек на балконах верхних лож. Но у меня не осталось времени насладиться этим зрелищем, страшными запахами и звуками, наполнявшими мою душу кровожадной радостью. Я поспешил назад, вниз, добрался до зала фресок и поджег факелом кресла, портьеры – одним словом, все, что могло гореть.
В комнатах наверху поднялся шум, раздались громкие удары по доскам. Мой слух безошибочно различил скрип отворяемой двери. Бежать поздно, сказал я себе и покрепче сжал в руках косу и факел. Здание пылало, как гигантский погребальный костер. Они все должны погибнуть. Я сбежал вниз по лестнице, далекий крик прорвался сквозь треск горящего дерева и рев пламени. Балки над моей головой вспыхивали от одного прикосновения факела. Я снова услышал крик и уже не сомневался, что это Сантьяго. У лестницы я обернулся и разглядел его темную фигуру; он торопливо спускался за мной следом. Его глаза слезились, он хрипло кашлял от едкого, густого дыма. Он тянул ко мне руки и бормотал: «Ты… ты… проклятие!»
Я замер, щурясь от дыма, глаза наполнялись жгучей, слепящей влагой, но я смотрел на него, следил за каждым его движением. Сантьяго мчался на меня так быстро, что почти превратился в невидимку. Наконец его темный, плохо различимый в дыму силуэт очутился передо мной. В тот же миг я взмахнул косой и резким ударом перерезал ему горло. Он упал, хватаясь за страшную рану. Воздух зазвенел от новых душераздирающих воплей, за спиной поверженного Сантьяго показалось еще одно смертельно бледное лицо, белая маска ужаса. Кто-то уже бежал по коридору к потайной двери Армана. Но я стоял и смотрел на Сантьяго, он поднялся, невзирая на рану. Я снова взмахнул косой,