очередь. Я никак не связывала это со своим очерком, а мама – тем более.
Я позвонила Алле, она сказала:
– Я не смогла сократить ни строчки. Позвоните послезавтра, я постараюсь договориться о дополнительном времени.
В понедельник я видела очередь за газетами собственными глазами. Все спрашивали «Молот».
– Дайте мне, пожалуйста, пять экземпляров. Там мой материал о БАМе.
– Ваш, правда? Все спрашивают – есть продолжение?
– Есть, ещё и до половины не допечатали.
– Это хорошо, я так и буду отвечать людям.
Я была счастлива. Я была счастлива до самых двенадцати часов ночи.
В двенадцать постучали в дверь. Незнакомый парень сказал:
– За вами прислали машину из «Молота». Как вы живёте без телефона, не связаться никак. Главный просил вас приехать, газету не печатают из-за вашего материала.
Едем в «Молот» по ночному городу. Я не знаю, что и думать…
В редакции один зав. отделом.
– Что случилось?
– Не переживайте, Светлана, вы умница, но Главного вызвали в Обком, там сейчас решают, что делать с вашим очерком. Как решат, так и будет. Типография стоит, люди ждут. И нам с вами остаётся только ждать.
– Господи, представляю, как меня ругают…
– Никто вас не ругает, вы умница.
Главный редактор приехал в час ночи.
– Так, Светлана, сказали – дать только последний кусок, лирический, с веткой на памятнике. Не расстраивайтесь, вы умница. Отнесите очерк в «Дон», может, они напечатают полностью.
– Вам досталось из-за меня в обкоме. Простите!
– Не за что, вы молодец.
Я отнесла рукопись в «Дон». Её взяли молча.
Алла смогла добиться сорока пяти минут на моё выступление! Уму непостижимо!
– Запись через две недели, позвоните за два дня, я скажу, когда точно приезжать.
В «Доне» молчали. Павел Шестаков, собкор Литературной газеты, предложил отдать очерк в Литературку.
– Ты знаешь, я бы с радостью, но я уже отдала его в «Дон».
Вот такая я была дурочка. А в «Доне» новый главный редактор сказал:
– Мы не можем печатать твой очерк, потому что обещали Гриценко. Конечно, твой значительно серьёзней, но мы ему обещали.
И тут меня вызвали в обком. Я не трепетала перед этим зданием, но открытка была, как судебная повестка – вам надлежит явиться в такой-то кабинет в такое-то время.
Кабинет был небольшой. У стены, боком к окну, стоял стол, напротив – стул, и шкафы от двери до стола. Никаких ковровых дорожек, тем более ковров. В нашей партии была строжайшая субординация по вертикали – кому какой кабинет, кому какой санаторий. Но это я потом узнала.
Молодой человек на вращающемся кресле повернулся к двери и сразу начал кричать на самых высоких нотах:
– Что вы там такое понаписали про БАМ! Разве вы журналист? Вы писатель, и должны писать о хороших людях!
– Знаете, во-первых, говорите по-человечески. На меня не кричат, такое обращение я просто не понимаю. Во-вторых, у нас