G искал-потел
только утомился.
Намекнула я миленку,
Есть одна проблема.
Начертила путь до ЗАГСа —
Думал теорема.
Математик у Евклида
Не тому училыся.
Позвала, он параллельно —
Сразу испарился.
Погрозил Петрович своим узловатым пальцем в пустоту, приосанился и чуть не сел мимо лавки. Буйну голову на стол уронил и опять засопел.
Всему свое время и место.
Летом хороводы, осенью невеста.
А бывало время…, да…, всякое бывало.
Да не у всех вставало. Стоп!
На том и точечку поставим,
господа офыцеры, золотыя князья.
Я, конешна, не первый, и последним – низзя.
Никому и ничего. Никуда не ззя. Ни в туда, ни в оттуда, б л.
Кто не понял, тот поймет.
Слово верное найдет.
Подсчитает сальдо – было или есть.
«Кто сберег свои нервы, тот не спас свою честь».
Вот мне Петрович, сварщик и сантехник в третьем отделении, то есть, поколении, ото сна отошел, смотрит на меня и силится понять – «Хто я и где?»
Как живой перед глазами стоит, набычился. Взгляд, будто у Семенабуденнова, когда в атаку прет, опосля как остограмился по-наркомовски. Да три раза́.
Стоп. Теперь, песенка о главном: тут мне Петрович и глаголит прямо, по-рабочему. Глаголом жжот, прямо по Пушкину: «За@@али вы уже, математики х@@вы!»
Из форточки гармонист наяривает, а девчата частушки, как из пушки голосят:
Математик, мой милок,
Ум/уд свой не использует.
Не в постели, а в планшете
Бесполезно ерзает.
Тут уж, бл, из песни слов…, как говорится… э-эх, ну да ладна.
«А чо так, друже?» – говорю ему в ответ с почтением.
«Ничо…», – ответствует он веско и засыпает тут же за столом в 37-й раз. Похрапывает, да покрикивает во сне. Видно всё тачанки снятся. А мерзавчика в кулачке своем аршинном зажал.
И как-то не радостно мне.
Люди ходят на карачках,
я сижу, что мишка в спячке,
будто весь в го@не.
Тихо, мирно…
Отдыхаю,
как что будет,
примечаю…
Только я расслабился в ожидании покоя, он кулачишшем своим по столу, хе рр ась!
Шкалики попадали, да стаканы́,
тараканы россыпью – в стороны́.
Гордостью, посконной наполнены́
те ещё герои дорогой странны́.
Графинчик с чаем я-таки словил на лету, значит форму держу пока, если чё. Говорю ему сквозь зубы шепотом, – «Полегче на поворотах, му д@ла, на портвешок-то не хватит».
Он как услышал родную речь, сразу обмяк весь, болезный, успокоился, дома себя почуял, сукин сын. Наш сукин сын!
Пропустили мы степенно, не торопясь по полмерзавчику. Сидим сырок «Дружба» нюхаем. Есть-то его давно нельзя.
Тут он опять встревает: «Ето понятно любому пи… ссателю.»
– Ну, и? – говорю ему.
И опять он, вежливо так: «Вы, б лямате… матики… себе голову засрали-заморочили и нам хотите? Извини, канешна, мы табли… таблицу лохарифов