на диване и изводил себя. Рассматривал каждую чёрточку женщины, которую так бережно выводил кистью. Вспоминал, как её волосы струились по плечам, как она собирала их в высокий хвост. Стягивала резинкой это роскошное буйство каштанового блеска. Но больше всего поражали глаза – ни одни ещё не смотрели на него, заглядывая так глубоко внутрь, впиваясь по самые кости.
Вот и сейчас они глядели со стены и казались такими живыми. Как будто сотворены не из бумаги и красок. Битый час Пол пытался прочитать в них хоть что-то. Он не помнил, когда в последний раз ел, но голод совершенно иного рода крутил его желудок.
Новости быстро разлетались по Сент-Клер. Не успела трагическая смерть Грейс попасть в газеты, как о ней уже судачили в каждом кафе, в каждом углу офиса «Lux Design». Когда она пропала четыре дня назад, всё это казалось каким-то ненастоящим. Надежда ведь умирает последней, вот и она не умирала до последнего. Пока её тело не выловили в реке выше по течению.
Как только Пол услышал, как сегодня утром секретарша Бена рассказывала об этом кому-то из отдела снабжения, он застыл и не смог сдвинуться с места. Прямо как сейчас. Как будто его обухом ударили по голове и приклеили к полу. Никому не сказав ни слова, Пол Доннелли просто выполз из офиса, как-то добрался до этого дивана и замер где-то во времени. Смотрел на картину и будто верил, что она оживёт. Этот портрет был единственным, что у него осталось от Грейс. От женщины, которую он любил.
***
Мама так и не выходила из своей спальни, запершись в своей скорби, как в ловушке. Пару раз Эвелин поднималась к ней, чтобы проверить, как она. Мэри Хартли скукожилась на своей кровати, завернулась в покрывало и походила на мушку, по глупости попавшую в паучью паутину. Она отказывалась пить, есть и разговаривать, и лишь недавно её глаза наконец закрылись, а разум погрузился в сон.
Эмма рисовала в гостиной. Устроилась прямо на ковре со своим альбомом и коробкой цветных карандашей. Девочка что-то напевала, пока выводила линии на белоснежных листах. Единственный человек в этом мире, кто не подчинился стихии горя. Неведение – высшее благо. Кто-то должен был ей рассказать о матери. Но только не Эвелин. Она просто не имела права уничтожать наивную вселенную, в которой жила Эмма.
Поставив на столик рядышком с племянницей стакан апельсинового сока, блюдце с печеньем и мармеладными мишками, Эвелин ещё несколько минут наблюдала за тем, как кончик языка то и дело появляется между розовых губ Эммы, пока он творит свой шедевр. Как забавно, что дети перенимают не только черты лица своих родителей, но и их манеры поведения. Эвелин не знала, высовывала ли взрослая Грейс язык во время того, как стирала пыль со шкафчиков или орудовала шваброй на кухне, но в детстве это было её очаровательной особенностью. И вот теперь так делает её дочь.
Вернувшись на кухню, Эвелин тоже решила погрузиться в работу. Та была верной подругой, что бы не приключалось в жизни. Верный способ отвлечься, когда душу раздирает на клочки. Вот бы взять карандаши Эммы и расписать все чувства в яркие