мужчин и женщин.
Все замерли и подумали об одном и том же. Все – и учитель, и пастор, и все прихожане. Наверняка что-то случилось. Большое несчастье. Король умер. Или война началась. А может, утонул кто. И даже не один, а сразу несколько – к примеру, лодка перевернулась.
Но нет. Поглядеть на Хёка Матса – никак не скажешь, что явился с грустными новостями. Вид торжественный и взволнованный, а на губах улыбка, которую он, правда, старается удержать.
– Вот что хочу сказать. И учителю, и всем, кто тут есть. В прошлое воскресенье сидел я с домашними и что-то снизошло на меня. Не скажу, чтобы дух какой мне явился, – ничего такого не видел, но вдруг начал я проповедовать. Никогда не проповедовал, а тут на тебе! Мы даже Сторма слушать не пошли. Всегда ходим, а тут не пошли – а как пойдешь? Если кто помнит – гололед был в тот день, шагу не сделать. А без слова Господня тоска разбирает, сил никаких нет. И вдруг понял: что ж я-то? Я тоже могу. В то воскресенье проповедовал, и сегодня тоже. А мои говорят: иди в миссию, к людям, а то что ж: говоришь – мед и патока, а никто не слышит. Только мы.
Тут Хёк Матс понизил голос и сообщил: оказывается, он и сам удивился – с чего бы дар проповеди открылся у такого незначительного человека, как он, Хёк Матс?
– А потом подумал: и что такого? – и добавил доверительно: – Ведь и сам учитель Сторм, он тоже из крестьян, а тут, понимаете…
И начал говорить, не дожидаясь, пока учитель придет в себя от изумления.
– Хёк Матс имеет в виду, что он собирается проповедовать прямо сейчас? – перебил его Сторм.
– Ну да… – Человечек заметил мрачную мину учителя и заметно стушевался. – Ну да, я вот… прошу господина учителя разрешить, то есть… господина учителя и всех, кто здесь есть…
– На сегодня все, – решительно произнес Сторм.
– Несколько слов только, – взмолился человечек чуть не со слезой в голосе. – Идешь, бывало, за плугом или уголь пережигаешь, а слова-то вот они… куда их денешь?
Учитель начал злиться. И в самом деле – этот безобидный, на первый взгляд, хуторянин испортил ему такой замечательный, такой достойный день.
– Матс Эрикссон пытается выдать собственные измышления за слово Божье, – произнес он с осуждением, будто изобличал недостойную ересь.
Хёк Матс не нашелся что возразить. Учитель открыл книгу песнопений.
– Поем номер сто восемьдесят седьмой. «Открой окно Иерусалиму».
Сказал и подумал – как все же хорошо, что пришел пастор. Пусть сам убедится – никакой ереси.
Но не успели закончить петь, поднялся еще один. Юнг Бьорн Улофссон, муж одной из дочерей Большого Ингмарссона. Высокий, гордый человек, владелец усадьбы в церковном селе.
– А мы-то думали, прежде чем окорачивать Матса Эрикссона, господин учитель сначала с нами посоветуется, – спокойно сказал он.
– Вы, значит, думали, мальчик мой? – спросил учитель так, будто разговаривал с провинившимся школьником. – Если вы так думали, позвольте напомнить: в этом зале никто, кроме меня, говорить