свобода. А как выстроили, не припомню ни одного свободного слова. Ни одного!
Учитель побагровел. За все время перепалки впервые прозвучал по-настоящему злой и обидный упрек.
– Вот что я тебе скажу, Кольос Гуннар. Все, что ты слышал в этих стенах, – проповедь истинной свободы, той свободы, что завещана нам Лютером. Но свобода проповедовать все, что пришло в голову, – это не свобода, а суета сует.
– Учитель хочет заставить нас поверить, что все новое – ерунда и никуда не годится. Он, мне кажется, ничего не имеет против, когда мы следуем новым методам ухода за животными или, там, покупаем всякие новые машины. Но, оказывается, нам не положено знать, кто и как ухаживает за садами Господними. Не доросли, значит.
Учитель вздохнул с облегчением: возможно, в словах Гуннара и не было такого уж злого умысла. Он улыбнулся.
– Гуннар, возможно, считает, – произнес Сторм, стараясь, чтобы слова его прозвучали как шутка, – то есть Гуннар полагает, что в нашей миссии имеет смысл проповедовать какую-то иную веру? Не лютеранскую?
– Новая вера ни при чем, – Гуннар повысил голос. – Речь не о том, какую веру проповедовать. Речь о том, кто ее станет проповедовать. Насколько мне известно, Хёк Матс такой же добрый лютеранин, как и учитель, и как наш пастор.
Учитель в пылу спора совсем забыл про пастора. Тот сидел совершенно неподвижно, опершись подбородком на рукоятку трости, и неотрывно смотрел на учителя.
Эх, лучше бы я его не приглашал, подумал учитель. Надо же – именно сегодня…
Вдруг его осенило – что-то похожее он уже пережил. И не раз. Такое бывает в школе: обычный день, обычный урок, на дворе прекрасная погода, окна нараспашку – и вдруг на подоконник садится маленькая птаха и принимается петь. И дети, как по взмаху дирижерской палочки, просятся выйти, начинают ссориться, кричать, не слушают ни приказов, ни уговоров. Что-то похожее случилось и сегодня. Явился безобидный Хёк Матс, прочирикал что-то – и все как с цепи сорвались. Что ж – покажу-ка я пастору, как справляться с непослушными учениками.
Сначала пусть ссорятся, пока не устанут, решил учитель и отошел от края помоста. Взял со стола стакан воды, отпил немного, поставил на место и сел на стул. В ту же секунду разразилась настоящая буря. Все старались перекричать друг друга, но соглашались на одном: мы все лютеране, такие же, как учитель. С чего он взялся учить нас, как мы должны поступать, а как не должны?
Можно подумать, что эта мысль пришла им в голову только что. Обиделись, что учитель дал безобидному Хёку Матсу от ворот поворот. Но, оказывается, возмущение зрело давно, чуть ли не самого начала, как только построили миссию. Ну ладно в церкви, но в Сионе-то – почему должен молчать даже тот, у кого есть что сказать?
Учитель не вмешивался в спор. Подождал, пока остынет накал, и решил: самое время. Надо показать им, кто хозяин в доме.
Он встал и ударил кулаком по столу так, что стакан жалобно зазвенел.
– Хватит! Молельный дом не место для ругани и споров. Я ухожу. И вы уходите, мне надо погасить свечи и закрыть на ключ.
Некоторые