tle>
СКЕЛЕТЫ И ШКУРЫ
рассказ
«Потому что все дни его <человека> – скорби, и его труды – беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя. И это – суета!»
Книга Екклесиаста, 2, строфа 23
* * *
С самого раннего детства Энни Блейз чувствовала тягу к раскопкам. Ещё маленькой девочкой она тайком копалась в соседских садах, вынося из глубин земли на солнечный свет останки собак, кротов или птичек, мастерски точно определяя затем их давность. Причём уже очень скоро Энни Блейз приобрела в этом непростом деле такую великолепную сноровку, что могла выделить дату погребения с настоящей календарной точностью – год, месяц, день, даже приблизительное время суток и состояние погоды на тот момент, – чем не раз ставила в тупик изумлённых родственников и соседей, которым могла с невинным видом как бы вскользь высказать свои тайные познания.
Определённо, кроме простого желания копнуть поглубже, у Энни Блейз было редкое природное чутьё.
И, став взрослой женщиной, она его к собственному счастью не утратила, а лишь отточила. Натаскав саму себя сперва на скелеты домашних животных и на тайно захороненные трупы давностью никак не менее ста двадцати лет, со временем Энни Блейз взялась за более сложные задачи, и приносящие пользу науке, и неизменно дарующие охотничью радость непосредственно ей.
Ничего не было более заманчиво для Энни Блейз, чем рассматривать часами карту, нагнетать себя; потом интуитивно чувствовать вдруг – вот оно! – и с жадностью выхватывать взором одну-единственную точку на карте, уже зная, что в этом месте на натуре непременно будет что-то интересное. Затем – собирать людей, своих верных рабочих, помощников, археологов, копателей, журналистов, любопытных льстецов-дармоедов – словом, тех, кто был в экспедиции совершенно необходим. Снаряжаться; ссориться с отцом; против его решения в который раз уезжать; за три дня, за семь дней, за двенадцать дней добираться до очередного места; разбивать лагерь и, дойдя за ночь ожидания до предельного пика возбуждения и азарта, на рассвете начинать раскопки. В этой простой схеме и состоял смысл жизни молчаливой и деловитой Энни Блейз, любительницы хлопкового нижнего белья, платьев неброских расцветок, тёплых полосатых шарфов, толстых пыльных книг, давным-давно утративших актуальность, лысых кошек с презрительными глазами и непритязательных случайных любовников два-три раза в год.
Непосредственный результат раскопок чаще всего не приносил Энни Блейз особенной радости, как, впрочем, и принятие благодарностей, подарков и наград от коллегии ученых. Дело в том, что она была всегда наперёд уверена в благоприятном исходе своих экспедиций – указывая на место, где надо копать, Энни Блейз знала, что не ошибается с координатами и вскоре увидит очередную древность. А как может принести удовлетворение или стать приятной неожиданностью то, о чём известно заранее? Награды и речи же о её заслугах из уст ученых и журналистов из раза в раз становились всё более нудными и похожими друг на друга. Словом, после, всё казалось насквозь однообразным.
Так было всегда: ажиотаж от подготовки и начала раскопок, когда Энни Блейз могла внутренне почувствовать себя царицей мира, сменялся холодной флегматичностью и задумчивым безразличием, стоило останкам какого-нибудь древнего вождя или доисторического чудища выйти на поверхность из своей многовековой могилы.
Порой Энни Блейз задумывалась, верно ли она поступает, извлекая из недр земли то, что многие годы покоилось там, и не этим ли фактом осквернения обусловливается её отрицательная, пренебрежительная реакция на результаты раскопок? Но Энни Блейз не была подвержена мистицизму, не верила ни в проклятия, ни в души, ни в бумеранги судеб, и на вопросы своего редко сомневающегося сердца обычно отвечала, что ради того, чтобы испытать снова то ощущение жизненной силы, которое поселялось в ней с нового взгляда на карту с целью нахождения места, где придётся копать, она готова перепахать до основания всю планету целиком, гектар за гектаром.
Если бы Энни Блейз была сама с собой до конца честна, она бы смогла признаться себе, что это мифическое решение было своего рода проявлением слабости.
А это смотрелось именно слабостью.
Единственным страхом Энни Блейз – женщины, не боящейся ходить в одиночку по ночам в мире жестоких мужчин, не боящейся ни божьей кары, ни кары дьявольской, не боящейся боли и насильственной смерти, не боящейся потерять близких людей, ровно относившейся к виду крови или мёртвых тел, не страшащейся нападений диких животных, смело гуляющей с книгой и зонтиком по узкой тропинке над крутым обрывом, дерзко и неуважительно глядящей в глаза сильным мира сего, – было утратить чутьё, а вместе с ним и то живительное возбуждение, которое это самое чутьё позволяло чувствовать хотя бы несколько дней сборов. Энни Блейз боялась этой утраты до панического оцепенения: каково лишиться единственного важного, на чём зиждется жизнь, в целом мелочная и бессмысленная?
Вместе