что об её не совсем обычном для женщины хобби – археологии – ей придется забыть, но он с расторопным удовольствием предоставил ей множество других (и не менее дорогостоящих) прелестей, которыми мог компенсировать это её лишение. Энни Блейз к зависти многих могла ни в чем себе не отказывать и, в общем-то, так и делала, как ребенок из интереса пробует всласть из всей без исключения предложенной еды, не особо задумываясь, чему он отдает предпочтение. Энни Блейз тоже просто пробовала всё с вежливым, умеренным и неэмоциональным интересом, пытаясь таким образом выразить своё прохладное уважение великодушному мужу.
Она обставила весь дом по-новому, потом передумала, перекроила всё, снова обставила и вновь передумала – и так раз за разом, ни в одном варианте не нашлось завершенности.
Она открыла у себя вечерний светский салон, где каждую среду и субботу собирались её богатые коллеги – жены друзей Мэттью Блейза, такие же праздные бездельницы, но более общительные, чем она, такие же заложницы сложившегося миропорядка.
Она велела создать сад, в саду – скульптуры и пруд с мостиком, в пруду – рыб, но, так и не придумав, чем же заполнить самих рыб, Энни Блейз потеряла логическую цепочку последовательности и всякую заинтересованность к этой теме.
Она поощряла художников и поэтов; она оплачивала труд никому неизвестных архитекторов и учёбу бездарных медиков, посредством чего как-то раз даже поссорилась с мэром – совершенно не нарочно.
Она собрала огромную библиотеку ценных книг, но уже не прикоснулась ни к одной из них, а однажды среди ночи приказала все их сжечь, никому ничего не объясняя.
Она даже равнодушно, из последних силы пытаясь пробудить в себе любопытство и желание, завела себе любовника, втайне от мужа, никак эту связь не скрывая по сознательному решению: это получалось совершено автоматически, как-то само собой.
Статьи об её научно-археологических успехах перестали появляться в газетных хрониках, однако, нашли себе замену. Время от времени имя Энни Блейз фигурировало в статьях об очередном устроенном светском празднестве. При чём корреспонденты не переставали дивиться потрясающему богатству и неиссякаемому воображению Энни Блейз. То во время маскарада каждому гостю делался маленький подарочек, стоивший как целое небольшое государство, то ради фееричности шоу перед приглашенными плясали полуобнаженные юноши и девушки, одетые в костюмы из пластин чистого золота, во время танца которых звучала музыка известного живого оркестра, а то сама хозяйка въезжала в зал, где проводилась вечеринка, верхом на зебре, обряженной (безумно полосатым) пегасом.
Никто, бесспорно, не мог знать самого любопытного: делая всё вышеперечисленное, купаясь в деньгах, вседозволенности, совершая зрелищные, либо тайные чудачества Энни Блейз никогда не чувствовала себя к ним причастной.
Она делала только то, чего от неё ждали, по какой-то сумасбродной, безразличной ей самой схеме;