лучшую цену и перекупил, так что же, владеет теперь?.. Управляет. Намечает маршрут. Но, кто-нибудь! Хоть кто-то с чутьём: здесь ведь нет ничего… гектары пустой земли… Пустая земля, ничего в себе не кроющая… Эта земля, как и я… На много миль вокруг – ничего… Всё здесь – могилы Энни… Ничего, ничего, ничего, ничего… но мы копаем, мы вгрызаемся в землю, мы мучаем её ни за что!.. За что мы мучаем меня, её?.. И ведь откапываем… Бессмыслица, чепуха!.. Он думает, я не знаю. Его люди закапывают ночью старые трупы, уже отрытые кем-то, чтобы я нашла их днём… Страшные, страшные дни, театр… Он считает, я не слышу, как они работают ночи напролёт… Земля после них совсем свежая, рыхлая, всякий догадался бы, что её намедни перерывали… Мои раскопки – фарс, фермерское поле!.. Огород: Мэттью садит, я послушно пожинаю плоды… За кого он держит меня?.. За кого эта земля…»
Отдалённые, путаные размышления перемежались с отрывочными воспоминаниями о детстве, о снах, что продолжали посещать её ночью. Энни Блейз смотрела вниз с мостика, муж рядом заботливо чуть касался её тощего острого локтя, но картинка карьера, взрываемого дважды в сутки с одной и той же обманной целью, перекликалась, наслаивалась на другую: тоже взрытую землю, тоже безбожную яму, тоже с находкой, что обманула ожидания юной девочки-землеройки, молчаливой и деловитой.
Скелет с черепом наоборот, кости в шкуре, скелеты и шкуры с запахом гнили и тления, с тлеющими мечтами, над которыми уже залетали мухи, привлечённые атмосферой разложения…
– Да-да, скелеты и шкуры, – пробормотала Энни Блейз, мягко высвободившись из объятий мужа. Подошла к самому краю мостика с невидящим взором, схватилась за грубо вытесанные перильца, что пальцы побелели на проступивших выпуклостях костяшек, перегнулась туда, к бездне, где не только гулял ветер, но и, едва различимые ею, разбредались в конце рабочего дня люди. И, обернувшись к Мэттью Блейзу с неожиданной улыбкой, Энни спросила громко:
– А что, дорогой мой, может ли человек жить со свернутой шеей?
ЭГОИСТКА
(урезанный) рассказ
Беседа движется бестолково, словно по схематическому кругу. Или, скорее, по спирали, с каждым новым оборотом набирая скорость.
Я в полной растерянности.
– Ты такая эгоистка! – бросает мне Нина в итоге. Её тон резок, он обвиняет, ранит намеренно. – Всегда была. Невозможно! Дурацкая Луиза.
В этой рассерженной фразе чувствуется нацеленность.
Меня впервые укоряют в тщеславии и самодовольстве. Раньше никто не называл меня эгоистичной, и у меня в голове не укладывается.
Раньше и Нина никогда не критиковала мои недостатки столь бурно.
Мы, в принципе, крайне редко ссорились. То есть, Нина в силу непростого характера ссорилась часто, но почти никогда – со мной. Мы уживались идеально, и я искренне недоумеваю, что на неё нашло этим утром.
Моя растерянность возрастает; я говорю только «Ладно», и это, скорее, едва слышное бормотание,