местами восклицая удивленно – «Какая ересь!» – а то и вовсе хихикая, беззастенчиво и открыто как ребёнок.
Чем больше историй Энни Блейз выслушивала от своей неожиданной подземной находки, которая оказалась совсем неплохим рассказчиком с богатой образностью и неиссякаемостью сюжетов, тем меньше верила в это, но всё острее ощущала в себе потребность записать.
С самого утра Энни Блейз строчила, как безумная, игнорируя часы приёма пищи, не узнавала мужа, слуг и знакомых в своей концентрации на деле. Но, не успев дописать даже самой крохи начала, она рассеяно теряла листы, силилась вспомнить, куда могла спрятать их и от кого их прятала, но не выходило; всё больше ненужные мысли заполоняли её голову, мешая думать о необходимом. И каждый раз, каждое утро ей приходилось начинать заново.
Она не замечала, что муж, сперва слегка обеспокоенный её состоянием, теперь всерьёз запаниковал, водил к ней врачей и колдунов, придумывал скучные развлечения и без толку пытался чем-то её заинтересовать.
Наконец, Мэттью Блейз был вынужден опустить руки и сделать то, чего не желал бы делать ни при каких обстоятельствах – позволить жене участвовать в раскопках.
Энни Блейз отнеслась к предложению вяло, она не успела даже понять, кто и о чём с ней говорит, но по инерции, по выработанной годами привычке согласилась. Испытывавшая сонливость, она была торжественно подведена мужем к огромному разноцветному листу с запылёнными краями, вывешенному на стену. Только спустя минуту после череды сходных образов её осенило, будто бы мозг вдруг полыхнул, политый бензином: это карта! Археологическая карта, её археологическая карта, страшное знамение, её портрет в похоронном венке.
Мэттью Блейз немало обрадовался, увидев в глазах жены чуть вспыхнувший огонёк живого рассудка, но не мог понять, почему он был оплотом страха и разочарования, почему это его великодушное разрешение ей вернуться к прежнему «неженскому» хобби не воспринимается ею с активной радостью. Но, хотя Энни Блейз, наконец-то, узнала и карту, и мужа, и обстановку, она сделала это внешне апатично, чему служило две причины.
Во-первых, ей не хотелось ехать на раскопки; странно сильное сопротивление этому забурлило в ней, как вулканическая лава перед извержением. Отсутствие чего-то важного, забытого, задавленного, обиженного, что обычно овладевало ею перед отъездом на очередное заветное место, смутно беспокоило её, удивительно скоро подтачивало силы.
Во-вторых, вся сложившаяся ситуация – да даже сама вот эта карта перед нею – вселяла в Энни Блейз сплошной и мрачный бесконтрольный ужас. Она утратила всё, всё, что в ней было, она стёрлась; стержень, державший её тело в вертикальном положении, сломался, и она, болтающаяся без основы, безвольная, уплывала теперь; даже страдания не могли вернуть ей жизнь. Смысл умер, жизнь умерла – Энни Блейз, сама Энни не знала, куда ехать, за что браться, куда нужно направить