и папоротником, поэтому, чтобы не тратить лишние силы, которые и так были на исходе, а также не сбивать дыхание, вырывавшееся из его рта, уже не с хрипом, а со свистом, как у больного чахоткой, он промолчал. Увидев впереди между деревьев просвет, он понял, что лес вот-вот закончится и впереди выход к главной дороге на краевой центр. Обливаясь потом, который предательски попадал в глаза, от чего их начинало щипать, он собрал, все оставшиеся силы, и постарался перебирать уставшими ногами быстрее.
Выскочив из леса, он зацепился ногой за торчащий из земли корень и, потеряв равновесие, кубарем скатился в овраг. С трудом поднявшись, он машинально отряхнулся, вытер взмокшее, разгорячённое лицо и, шатаясь от усталости, прошёл по дну оврага к его противоположному склону. Перед склоном он остановился, чтобы отдышаться и немного восстановить дыхание, после чего, помогая себе руками, пополз по склону вверх.
Выбравшись из оврага, не поднимая головы, он прополз ещё несколько метров по земле, сдувая, повисшие с носа капли пота. Тяжело вставая, он поднял усталый взгляд в сторону дороги и от того, что увидел, так и остался стоять на коленях в миг, забыв об усталости, болотной воде в сапогах и портянках, ощущая при этом, как внутренности сковывает ледяным ужасом.
Глава 2
Картина, представшая перед его глазами, в которых застыл неподдельный ужас, поражала своей масштабностью. Сотни конных подвод, гружённых раненными бойцами Красной армии, при движении поднимали в воздух столбы пыли, закрывающей солнце, словно нависшие кучевые облака в дождливую погоду. Иногда по краю дороги проезжали грузовики, в кузове которых также было много раненых. Среди бойцов было большое количество покалеченных, у которых вместо конечностей остались культи, перемотанные окровавленными бинтами, от которых пестрило в глазах.
Скорее всего, раненые стонали от боли, которая во время движения, делалась совсем невыносимой, но он этого не слышал, потому что, все окружающие звуки, перебивали плачущие женщины и дети. Которые медленно шли за ранеными по самому краю дороги. Женщины плакали и протягивали в сторону раненых руки, дети шли рядом с ними и подвывали им в такт, старухи читали молитвы и крестили поверженных бойцов, а мужики, которых было немного, молчаливо опускали глаза, со стоящими в них слезами.
Картина была удручающей и произвела на него настолько сильное впечатление, что от переполнявших его чувств страха и обиды, он не уследил за лицом: подбородок предательски дрогнул, а глаза моментально наполнились горькими слезами, покатившимися по щекам. Громко всхлипывая, он услышал, как сквозь бабий и детский плач, до него, словно из далека, донёсся знакомый голос, назвавший его имя:
– Тихон! Тихон! – орал ему в лицо Прохор, теребя его при этом за ворот рубахи. – Тихон! Да очнись же ты, в конце-то концов!
Он оторвал глаза, от идущей по дороге процессии и, посмотрев на Прохора испуганным взглядом, произнёс:
– А?
– Тихон! Да поднимись же ты, наконец! – орал Прохор, потянув его за шиворот, чтобы