Каланна, жившем через два дома от нас: тот возвращался домой всегда поздно, мы были уже в постели и слышали, как он вставляет ключ в замок и осторожно прикрывает за собой скрипящую дверь.
– А ты знаешь, почему он так поздно возвращается? – спросила меня мама однажды вечером.
Вопрос предвещал одну из ее историй.
– Панкрацио на самом деле рыбак, днями плавает в своей лодке по заливу. Но рыбу не ловит. Он ищет ожерелье, которое его дочь уронила в воду за год до смерти. С тех пор он каждый день закидывает сети в надежде выудить его. И пока мы будем слышать повороты его ключа, значит, сеть оказалась пуста.
Этот человек, которого я несколько раз видел днем, казался мне кем угодно, но только не рыбаком.
– Ты точно знаешь, что Панкрацио – рыбак?
– Мы сами решаем, что правда, а что нет, только мы сами. Всмотрись в него следующий раз, когда встретишь на улице, и если подумаешь, что он рыбак, то рыбаком он и окажется. Всегда, Астольфо, внимательно рассматривай людей, наблюдай за ними, подмечай детали, потому что ни один из нас не носит на лице отпечаток своей истории, мы тщательно скрываем ее в невидимых уголках нашей внешности.
Примерно через месяц после нашего разговора ночью слышим с улицы крики – Панкрацио Каланну нашли мертвым.
В последнее время мы не слышали, что он вставляет ключ в замочную скважину. Он исчез. В тот день волны выбросили его тело на пляже Пьетрагранде.
Катена взяла меня с собой на ночное бдение по покойнику. Было почти уже утро, когда мы вернулись домой.
Мама подошла, когда я уже засыпал.
– Видел Панкрацио?
– Да.
– И что ты заметил?
Лица его я не видел, видел только вспухшее тело, лежавшее на кровати, обряженное в костюм, но без ботинок.
– Он был босиком.
– Не только, – сказала мама, погасив мой ночник. – Правая рука была сжата в кулак.
У меня не было сил спросить у нее, почему.
– Вот видишь, Астольфо, под конец он добился своего, выудил ожерелье.
Благодаря историям моей матери, которая рассказывала их и оживляла мир, как будто мир состоял только из слов, я научился жизни и приобрел любовь к рассказам, ибо сызмальства понял, что люди и книги рассказывают по сути одинаковые истории.
5
После долгих раздумий и колебаний новая должность хранителя кладбища не вызвала предполагавшихся драм, напротив, через пару недель обе работы сжились душа в душу, чего нельзя было ожидать.
В восемь утра я приходил на кладбище и последующие четыре часа был волен делать, что захочется.
Когда соборный колокол бил полдень, я уходил домой, мылся, переодевался, что-нибудь перекусывал, часик отдыхал, сидя в кресле, потом шел открывать библиотеку, ровно в два тридцать.
Там я оставался до шести, когда наступала пора закрывать кладбище. Если оставалась незаконченная работа, я возвращался в библиотеку, а если нет, то шел домой.
Два противоположных