видел только в трофейных фильмах. И то – это были актрисы!
Бабушка расхохоталась.
Дед радостно продолжал:
– Помню, одна была очень уж хороша, – он залихватски подкрутил несуществующий ус и лукаво смотрел на бабушку.
Та лишь отмахнулась от него, продолжая аккуратно разглаживать пышную многослойную юбку нарядного платья.
– Память уже не та – фамилию забыл, – дед сморщился, смешно чихнул. И глубоко задумался.
– А-а! – наконец, крикнул он в восторге,– Ава Гарднер! Вот как её звали!
И обратясь к бабушке, потребовал подтверждения:
– Правда, наша Лика похожа на Аву? Сладкая моя?
Бабушка, смеясь, согласилась и повесила отглаженное платье на вешалку. Я не знала, как отнестись к этому сравнению. Ни трофейных фильмов, ни Аву Гарднер я в глаза не видела. Но образ, что отражался в зеркале, меня впечатлил.
Дед беспрестанно хвалил мой наряд, хвалил бабушку и папу.
– Ещё бы, – говорил он свое любимое, – В таком виде не стыдно и к датской королеве на приём пойти.
Бабушка, покопавшись в кладовке, прибавила к наряду ещё бисерную сумочку, висевшую на кожаном шнурке, и чёрные гипюровые перчатки.
– Всё, убили! Начисто! Сразили наповал, лежу и дышать от восторга не смею! – шутливо вопил дед и театрально падал на ковёр, будто в обморок, смешно задирая ноги в старых домашних тапочках.
Волосы к вечеру мне убрали в высокую прическу, где и спряталась резиночка от повязки.
Когда я пришла в школу, все – выпускники и учителя – приходили на меня смотреть.
Ячмень неожиданно сдулся, видимо, от чрезмерного внимания. Все девчонки-одноклассницы выстроились в очередь: жаждали примерить повязку и даже сделать фото на память. И повязка, и бабушкина сумочка с гипюровыми перчатками пошли по рукам.
Взгляд Эммы Гарегеновны, нашего директора, прожёг мне спину, и я оглянулась. Гангрена подошла и, не таясь, внимательно рассмотрела меня. Первый раз я увидела, что она удивлена.
Я испугалась, боясь, что она велит мне уйти домой и переодеться. Но к моему удивлению, Эмма Гарегеновна похвалила наряд, заметив что «красиво, и во вкусе не откажешь».
Я залилась краской, смутилась.
– Необычно, – вынесла вердикт директриса, – И тебе идёт.
А потом, приблизившись ко мне так, чтобы только я слышала эти слова, продолжила:
– Только внешность – не залог счастья, девочка. Ум и талант – тоже. Запомни.
Она говорила медленно, будто ей что-то мешало выговаривать слова. А может, мне показалось?
– Во всяком случае, не растеряй свою детскую веру в справедливость.
Она помолчала. И только глаза её необычно поблёскивали в полумраке зала.
– И будь счастлива. Хотя бы за меня, – Эмма Гарегеновна резко отвернулась и пошла. Её спина, уходящая вглубь школьного коридора, всегда прямая, опала, плечи ссутулились, будто кто
–то невидимый взвалил на неё непосильную ношу.
На том выпускном фото я, как