той волне у белых берегов,
Раскинутых, как белоснежный шарф, —
Ты никогда не подойдешь ко мне…
Когда бы знала, что любимый мой
Придет ко мне,
Везде в саду моем,
Покрытом только жалкою травой,
Рассыпала бы жемчуг дорогой!
Зачем мне дом, где жемчуг дорогой
Рассыпан всюду,
Что мне жемчуга?
Пусть то лачуга, вся поросшая травой,
Лишь были б вместе мы, любимая моя!
Когда бы гром внезапно загремел,
А небо затянули облака,
И хлынул дождь, —
О, может быть, тогда
Тебя, мой друг, остановил бы он!
Пусть не гремит совсем здесь грозный гром
И пусть не льет с небес поток дождя,
Ах, все равно —
Останусь я с тобой,
Коль остановишь ты, любимая моя!
На траву зеленую тисаˊ
Тяжестью в горах легла роса,
Оттого и вянет зелень этих трав.
Оттого, что в сердце горечь глубока,
Не кончается моя тоска…
Лучше пусть исчезну,
Словно белый иней,
Выпавший на землю поутру:
Как я эту ночь, тоскуя и печалясь,
Нынче до рассвета проведу?
Изголовие из дерева цугэ́[1],
Лишь придет вечерняя пора,
Ты все время неотступно ждешь на ложе…
Отчего ж никак дождаться ты не можешь,
Чтоб хозяин твой пришел сюда?
На рассвете у ворот моих
Кулики без умолку поют.
О, проснись, проснись!
Мой супруг на эту ночь одну,
Пусть не знают люди про тебя.
Ах, на кровле дома моего
Зацвела «не забывай»-трава[2].
Все смотрю:
А где трава «забудь-любовь»[3]?
Жаль, еще не выросла она…
Милый мой,
Моя любовь к тебе,
Словно эта летняя трава, —
Сколько ты ни косишь и ни рвешь,
Вырастает снова на полях!
В Сога, средь долины чистых рек,
Где осока дивная растет,
Не смолкая, плачут кулики…
Не смолкает также ни на миг
И моя несчастная любовь…
По дороге, что отмечена давно
Яшмовым копьем[4],
Ходить устал.
Мне циновку б из рогожи постелить
И смотреть бы мне все время на тебя!
Лишь раздался топот быстрого коня,
Как под сень сосны
Из дома вышла я,
И все думаю, смотрю вокруг,
Может, это ты, мой милый друг?
Как журавль далекий, что летает в небе,
Белых облаков крылом касаясь, —
Так и ты…
О, как мне трудно,