именовавшейся Скуратовым «плац», все разошлись по своим домикам и палаткам. Отправилось и начальство в домик командира батальона, где Игнатьич успел уже организовать подходящий данному случаю ужин. Этот прощальный ужин прошёл в непринуждённой весёлой обстановке и закончился около двух часов ночи, после чего Пронин и Сковорода отправились к себе, а Юрченко уехал в штаб дивизии.
Во время ужина Борис договорился с Прониным о предоставлении в его распоряжение на следующий день автомашины, а с Юрченко о том, чтобы его ординарца, Николая Игнатьевича Игнатьева, с которым он проработал почти два года, откомандировали с ним в госпиталь. Тот согласился и тут же дал соответствующее распоряжение Скуратову. После некоторого молчания Пронин, улыбнувшись, спросил:
– А больше ты, Борис Яковлевич, никого с собой не берёшь?
Борис понял, что несмотря на тайну его отношений с Катей Шуйской, всё же о них кое-что и в штабе дивизии и, конечно, Пронину, было известно, поэтому смутился, покраснел и, запинаясь, ответил:
– Это зависит не от меня… Пока больше никого не беру. Шофёра Бубнова начальник штаба дивизии не даёт, – решил он свернуть разговор на другое.
Пронин усмехнулся:
– Ну ладно, ладно, дело твоё, а что шофёра не дают, так это правильно, у нас с ними очень туго! Ну, пока, до свидания, ещё раз поздравляю тебя, Борис Яковлевич, с повышением.
Алёшкин остался один, Игнатьич убрал посуду со стола и отправился на кухню, чтобы её вымыть, а заодно и поболтать со своими приятелями, ну и, конечно, «вспрыснуть» свой предполагаемый отъезд из батальона. Материал для этого дела всегда имелся у него в заначке. Ещё утром Борис предложил ему ехать с ним в госпиталь, и Игнатьич с радостью согласился. Он полюбил своего начальника и не хотел расставаться с ним, а также с Джеком, к которому тоже крепко привязался. Конечно, ординарец понимал, что такую собаку майор в медсанбате не оставит.
Думал Игнатьич и о Кате. Об отношениях комбата и медсестры ему было известно больше, чем кому-либо другому. Он не сомневался, что женщина действительно любит его командира, замечал, что и тому она нравится, но серьёзно ли это, не знал. Игнатьич в разговоре никогда не затрагивал эту тему. И на этот раз он тактично предоставил им место и время, чтобы наедине решить свои вопросы. Местом был домик командира, времени тоже хватит, ведь старик собирался задержаться у своих друзей до утра. Да после соответствующего возлияния он окажется в таком виде, что лучше на глаза командиру и не показываться: всем было известно, что Алёшкин не терпел пьяниц. Стоило хоть кому-нибудь появиться на территории батальона в состоянии опьянения, как его безжалостно откомандировывали в распоряжение штаба дивизии, а оттуда путь уж был известный – в какую-нибудь роту на передовую или в хозвзвод, если провинившийся был нестроевым.
Борис после довольно утомительного дня сидел около стола, опершись на него локтем, и курил подряд, кажется, уже четвёртую папиросу. Он всё ещё не мог решить, как быть с Катей. За работой в течение дня этот вопрос