херню несёт. Задолбался играть в её постановке, член болезненно ныл, штаны рвал. Церемониться вообще не привык, и так слишком много времени на неё трачу.
И поплыл как пацан, едва сорвал с неё лиф. Кровь прилила к паху, и мозг отключился, на автомате что-то отвечал, сейчас хрен вспомню, что. Не видел ничего, кроме своего желания оказаться наконец между длинных ножек. Оставалось каких-то пару минут, и я бы избавил себя от мучений. Эта мысль поднимает во мне новую волну дикой ярости, я сейчас должен был трахать хрустальную девочку, а не возиться с малолетними торчками.
Когда паркуюсь у входа в общагу, я готов рвать на куски всех, кто попадётся на моём пути. Выхожу из тачки и хлопаю дверью так, что стёкла дребезжат. Поднимаюсь по ступенькам и захожу в холл, где наматывает круги Лохматый. Не колеблясь и секунды, подхожу к нему и с размаху въёбываю по роже.
– Где он? – рычу, схватив за горло.
– Грозный, – хрипит парень. – Я бы не стал тебя тревожить, но ты велел сообщать о любых происшествиях…
– Где он, я спрашиваю, – рявкаю на него, встряхивая.
– У медички, – отвечает и вытирает кровь с подбородка, когда я отпускаю его.
– Не смей дёргаться с места, – бросаю через плечо, направляясь в медблок.
– Дава, – встаёт на моём пути Макс. – Давай без жести, он просто тупой малолетний пацан.
– Отойди! – цежу сквозь зубы.
– Они слабые, гонятся за крутостью, вспомни себя в пятнадцать, – не унимается друг.
– В пятнадцать я спал на улице и зарабатывал себе на жизнь, ты прекрасно это знаешь, – напоминаю ему о тех временах, испепеляя взглядом.
– Дав…
– Убивать не буду, – перебиваю и, оттолкнув, шагаю вперёд.
Распахиваю дверь медкабинета и захожу в помещение. Виновник испорченного вечера лежит на кушетке под капельницей и весь подбирается, когда видит меня.
– Вышла! – приказываю Наташе, и та со вздохом поднимается на ноги.
– Капельницу не трогать, – ровным тоном говорит и удаляется.
Привыкла ко мне и моим воспитательным «беседам». Знает, что перечить нельзя, это чревато последствиями. Право кидать мне ответки имеет Макс, только ему за это ничего не будет, и это знают все.
– Я виноват, – бормочет сипло пацан на кушетке и пытается отползти к стене.
– Не дёргайся! – обманчиво спокойно бросаю.
– Прости, пожалуйста, – голос дрожит, лицо бледное, глаза слезятся. – Я больше не буду, честное слово, – пищит, но его это не спасёт.
– Что я тебе сказал, когда сюда привёз? – спрашиваю, взяв стул и присев рядом с кушеткой. – Отвечай, – тороплю, когда он не спешит открывать рот.
– Прости…
– Отвечай, мать твою! – рявкаю на него.
– Здесь есть правила, за нарушение которых мне придётся отвечать, – тараторит и шумно сглатывает.
– Верно, – киваю. – Дальше, – велю и прожигаю его взглядом.
Вижу, что боится, ещё немного, и позорно заплачет, но сдерживается, мужик ведь.
– Ты мне даёшь крышу над головой, еду, одежду,