о ком ты толкуешь, Майк, думаю, из купцов компании. А что гостиницу визитировал, так это его личное дело, мало ли какие у него резоны возникли», – убежденно заявил будущий коммерсант. Не солоно хлебавши, с ним распрощался Михайло, зато уверился, что коротконогий толстяк в треухе – не матрос, и таскался в гостиницу на свидание с тем благородным господином, наблюдавшим из окна за ним и Совиным, а вовсе не ради покупок.
Остаток дня Михайло проболтался на палубе, сновал по кубрику, заговаривал с командой и совал нос, куда ему не положено, но выйти на искомое лицо, так и не сумел. «А не потолковать ли мне с матросами, кои лаяли коротконогого, когда тот по сходням взбирался», – осенило Овчарова, и спустя четверть часа он побеседовал с одним из них.
«Боцман приказал ящики с рыбой, которую Годфри, это кок наш, отберет, с пристани на камбуз нести. Ну, а он, я о коке толкую, ткнул в них пальцем, не глядя, да в гостиницу. Сказал, что крысы стену в кладовой прогрызли, и затхлой водой из трюма мешок с солью подмочило. А вернулся ни с чем. Отказался продать ему соль трактирщик. Мы его на смех подняли, а Джон яйцеголовым болваном обозвал. Годфри по темечку ладонью, да обратно в гостиницу, где свой треух оставил, а тут боцман, за треску уплатив, его на полдороге перехватил. Видать, выволочку коку устроил и на корабль вернул, – потерял на мгновение нить рассуждений матрос. – «Так вот», – радостно хлопнул он себя по лбу. – «А когда в гостиницу за своим треухом пошел, больно взбудораженный был, как оттудова возвращался. Нас, не замечая, на сходни шнырк, да Джона с ящиком рыбы чуть в воду не сшиб».
«Стало быть, Годфри в гостиницу аж вдругорядь таскался», – окрыленный удачей, он хотел было сообщить важную новость Совину, но мысль о подозрительном запирательстве слуги посланника подсказывало повременить с этим. «Никого не видел, ничего не слышал и завсегда в каюте пребывал», – пожалуй, так можно было резюмировать односложные ответы Тимошки, хотя его лицо не оставалось бесстрастным. «Погожу ешо толику с вестями, с холопом разобраться надо б».
По мере приближения к Двинской губе – конечному пункту их путешествия, настроение посланника неумолимо падало. Призрак грядущей катастрофы парализовывал его волю и бросал в ужас. Затравленный им Тимошка (смердящий пес и татарва поганая – холоп был взят в плен при взятии Казани, были самыми мягкими эпитетами, коими одаривал слугу хозяин) опасался лишний раз пройти по каюте, стукнуть дверью, а то и чихнуть, только бы не вызвать лютости Андрея Григорьевича. В противоположность дьяку, не привычный к питью, Совин срывался на слуге и частенько рукоприкладствовал. Не будучи зверем по природе, он становился им, когда оставался с глазу на глаз с Тимошкой. Неотвратимость царского гнева и собственная беспомощность превращали его в алчущее чужого унижения животное.
Глава 2. Иезуитский план дьяка
– Не пора ли нам, дьяче, спросить кормчего, как ты давеча измыслил, дабы розыск на корабле устроил, ибо, мню, не по зубам Михайле того татя изобличить да вернуть