говорит: «Как тебе, Иван, у меня жилось?» А что я могу сказать? Хорошо жилось, иногда думалось, что хорошо, что так, дома бы я мало чего видал, а с ним жизнь прожил и в странах заграничных побывал и научил меня сколькому всему. Привязался я к нему, думаю, и он ко мне привязался. Так и отвечал: «Хорошо, Александр Митрофанович, благодарю вас». А он мне в ответ значит: «Ты вот – говорит – год назад ровно, от смерти меня спас. Я того не забыл… – Я хотел было сказать, что пустяки, да стоял молча, как вкопанный.–Ты, Иван, хорошо мне служил, годный ты малой, сердце твое казацкое, – так и сказал.Я ему-то про себя рассказывал, бывало. – «Нечего, – говорит,– тебе тут делать. Услужил ты мне, и за сына, и за помощника был. На, говорит, тебе». Протянул мне листок, и все. Ушел. Не был он расположен к сентиментальностям всяким. А я бумагу-то смотрю. А то вольная, Сонька, вольная!
– Так чего же, коли ты ему как сын был, чего же он тебя отпустил-то?
– Я думал об этом долго, наверное, страшно ему было, еще больше ко мне привыкать, чтобы потом опять не было чего, сам решил, как руку себе с гангреной отрезал. Мол, чего потом по чуть-чуть, раз и все.
– Все равно не понимаю.
– Чтобы его понять, голубка моя, надо, как он, всех любимых сердцу людей потерять.
Он сунул руку за пазуху и протянул Соньке сверток, та потянула за алый шнурок и распрямила бумагу. Грамоте, в отличие от Ивана, не была обучена и потому просто посмотрела на красивые завитки букв, на печатьв виде семейного герба, скрутила и обратно отдала Ивану.
– Вот так вот, Сонька.
Девушка улыбнулась и, осмелев, обняла его за руку. Глянула на него своими карими почти вишневыми глазами, которые от солнца казались еще более темными:
– Какой ты молодец, Ванечка, ты теперь гордость наша. Как хорошо, что ты вернулся. Это хорошо, что пуля-то свое дело сделала.
Иван огорчился, совсем не о том он донести хотел. Простота Соньки смутила его. «Ну да ладно»,– подумал он, чувствуя пылающую щеку у своей руки.
– А ты как жила тут?
– Да чего, с меня, как с гуся вода, Авдотья вечно гоняет, работать по дому заставляет, только и говорит, что о женихах да свадьбе. Надоела она мне, и говорить о ней нечего. Сама невенчанная всю жизнь ходит.
И снова затянулось долгое молчание. Иван, не привыкший к таким разговорам, не знал, что ответить.Они брели, Сонька не отпускала руку Ивана, сердце ее билось очень быстро, глаза горели. Какой он все-таки стал, высокий, красивый. Иван боялся сделать лишнее движение, и потому шел достаточно скованно и почти не дышал, щеки его пылали не меньше.
– Сонь,– сказал он решительно, повернувшись к ней, и замер.
– Чего ты?
– Я о тебе все время думал. Скучал о тебе.
– Конечно, ты же мне как брат, – вспыхнула Сонька и потупилась.
– Может быть, был, а теперь вот встретил тебя, и, кажется, Сонь, кажется, я в тебя влюблен. И был влюблен. Помню, как