ты непонятливая. Я со своих колен встану. Что Максим Горький говорил? «Рожденный летать, ползать не может». Горького коляске крыть было нечем. Против Горького не попрешь. И она примолкла, недовольно запыхтев, но тут же закатила глаза и вновь заголосила, давя на жалость: «Ой, Демыч, Сереженька, держите меня за ручки для сопровождающих лиц, хватайте за тормоз, а не то лопнет мой центральный шарнир рычагов рамы!»
Сообразив, что коляска вовсе не умирает, а вопит, чтобы разогнать страх, и, может, самую малость из вторичной психологической выгоды – продолжать ощущать себя незаменимой частью Любиного тела, Люба перестала обращать на крики внимание. Она широко раскрыла глаза и задохнулась от восторга!
Доказывая коляске необходимость полета, Люба и не заметила, что уже не падает вниз оброненным кошельком, а плывет над землей, словно в воздухе расстилается невидимая дорога. Это ветер подхватил Любу крепкими мужскими руками в тот момент, когда кресло сидело верхом на Любе, и нес, делая вид, что ему не тяжело. Люба летела в сияющем хвосте дрожащих капель, частиц воздуха, окрашенных солнцем в перламутр, трепещущих струй и слюдяных стаек белесых толкущихся козявок.
Демыч и Серега, обреченно глядевшие вслед коляске, неожиданно увидели, что падение ее прекратилось.
– Коэффициент стабилизации выровнялся? – недоуменно почесал в затылке не верящий в чудеса Демыч. Еще раз бросив взгляд на летящую по небу радостную Любу, вот-вот готовую обогнать самолет, Демыч встрепенулся:
– Формула Циолковского для определения скорости?
– Ну?
– Чего «ну»! Ка-эф, безразмерный коэффициент, зависящий от формы корпуса?
– Ну?
– Вот заладил! В случае инвалидной коляски с привязанной к ней Любовью ка-эф стремится к бесконечности.
– Ну?
– Серега, мы на пороге научно-технического переворота.
– А чего перевернули? – засомневался Серега.
– Сами основы. Вернее, впервые доказательно увидели то, что было известно эмпирически, – несколько путаясь в терминологии, буйствовал технический гений Демыча. – Ни тебе керосина, ни тебе спирта, ни этого, монгольфьера. Управляемое бестопливное воздухоплавание. И вся любовь!
– Нет, серьезно?
– Может ты, Серега, может, мы рождены, чтоб сказку сделать былью? – вдохновенно поглядел вдаль Демыч. – Ты когда-нибудь делал сказку былью?
– Было дело, – признался Серега, вспомнив улетную радистку из их авиаполка. – Однажды.
Мимо иллюминатора пролетела Люба. Выгнутые утюгами ступни неловко подрагивали на подножках кресла. Серега посмотрел на свои могучие колени, на приземистые, колесом, ноги Демыча.
– Демыч, а чего мы тогда здесь сидим? Люди, вон, без ног летают в свое удовольствие. Надо бросать к собакам пингвинов и начинать серьезным делом заниматься. – Серега немного подумал, плечи его расправились. – Возрождать российскую авиацию.
Забегая