учитель возражал сам себе: «Если Он пришел, чтобы освободить нас от ига римлян, то должен ли Он был снизойти до народа, до толпы простых людей? Или должен был остаться среди избранников народа, среди учителей мысли и знаний?.. Вопрос решается сам собою. Для нас неоспоримый факт, что Бог, по Своей мудрости, отдает должное мудрецам».
Гамалиил продолжительно вздохнул, как бы удовлетворенный тем, что нашел это торжествующее возражение. Но его торжество продолжалось недолго. Внутренний голос снова заговорил: «А если это Он, Адонаи[11], действительно! Должен ли Он был на пороге вечности одеться в человеческие лохмотья, которые мы называем богатством и славой? А все наши знания, наша наука – не лохмотья ли также? Можно ли представить себе Сына Божия, оспаривающего ту или другую систему, когда наши величайшие учителя повторяли, стоя уже у дверей могилы, что «нет ничего лучше молчания»?.. Какая ирония! Забросить лучи вечной истины в наши пререкания! Разве не было понятно Его смирение, Его добровольное отчуждение от нас? Подобает ли Мессии, чтобы Его называли богатым или бедным!»
Гамалиил оживился. Теперь он находился на последних склонах Голгофы, неподалеку от вершины. При неясном свете зари зловеще вырисовался покрытый кровью крест Иисуса. Скорбным жестом Гамалиил протянул дрожащие руки к этому символу пустыни, который получил теперь новый смысл и значение: благословение и божественная надежда.
«Ах, если бы Иисус слышал меня, если бы Он мог услышать, я крикнул бы Ему: доказательство, вот оно – доказательство, что Ты обманул нас, что Твоя божественность было лишь мечтой! Если бы Ты был Сын Божий, Ты не явился и не исчез бы как миф, не успев создать ничего основательного, не оставив ничего позади Себя. Мог ли Ты так умереть? Умереть как раб, осыпаемый насмешками народа! Умереть, покинутый Богом и людьми! Все наши надежды, все, что смутно назревало в наших душах и толкало нас идти по Твоим следам – все это умерло на кресте вместе с Тобой! Умерло».
Гамалиил беспокойно ходил взад и вперед. Он отдал бы все на свете, чтобы положить с Его ногам свою веру, омытую слезами. Быть может, он держался слишком далеко, благодаря своему фарисейству? Быть может, благодаря своей гордости, он только издали чувствовал присутствие Божие?..
Воспоминание о словах и чудесах Иисуса, угрызения совести, необъятная тоска Гамалиила – все это столпилось теперь у деревянного креста, запятнанного Его кровью, подобно тому, как у смертного ложа любимого существа внезапно встают сквозь слезы горькие воспоминания, сожаления и тоска.
Но вместе с этими мертвыми воспоминаниями мир не спускался в его душу. Гамалиилу казалось даже, что Тот, Кто умер, вызывал его на беспощадный поединок, посмеиваясь над его мудростью, его аргументами и доказательствами, побивая каждый довод более глубоким и проникновенным доводом, подобно тому, как там, на краю горизонта, сияние зари погасило все звезды, одну за другой, возвещая появление еще невидимого, но победоносного солнца. Сердце Гамалиила