и, хочется верить, моим присутствием. А через час экран погаснет, вино будет допито, он вызовет мне такси и останется здесь, в своей пустой холостяцкой квартире один на один со своим одиночеством.
И вдруг, вдыхая дым, я испытала особенное чувство. Я будто бы проникла внутрь Алика, под его кожу и ключицы, сквозь эти его до боли родные и невообразимо грустные глаза. Растворилась в его мыслях и сознании. Я не читала их, нет. Я их чувствовала. Томление, терзавшее его последние годы, стало вдруг таким осязаемым и отчётливым, что казалось, протяни руку, и я смогу к нему прикоснуться как к чему-то материальному. Ухватить и прогнать прочь. Это длилось, наверное, пару секунд, не дольше, но оказалось вполне достаточным, для чего-то большего.
Именно в такие мгновения мы чувствуем – что правильно, а что нет и что нам необходимо, как воздух – на самом деле. В такие моменты мы хватаемся за телефон и пишем тому, о ком запрещали себе думать, очень важные слова.
А я просто села на него сверху, обхватив ногами его бедра, обняла руками его толстую, мужскую шею, выдохнула тонкой струйкой, глядя на него в упор, дым и поцеловала. Я не позволила ему сказать "нет", заглушив осипшие от внезапного волнения звуки, пытавшиеся вырваться откуда-то из его глубины. Я хватала их влажными губами, осыпая его поцелуями, заглушала их шепотом, пока, наконец, и его самого уже было не остановить.
27 сентября.
Утро разбудило меня шумом перемалывающихся зерен арабики и ароматом свежемолотого кофе.
Свинцовая тяжесть внизу живота исчезла, и все мои ощущения теперь сконцентрировались вокруг сладкой, распирающей боли в районе солнечного сплетения и чуть выше, в грудине.
«Сладострастие. Ты – мое сладострастие». Твой голос врезается нежным упреком. Вплетается в моё сознание и глубже. Туда, где ноет.
Я откидываю одеяло и иду на диван к Алику. Мы никогда не спим вместе. Занимаемся любовью. Потом он ждет, когда я засну и уходит на диван.
С той ночи прошло уже больше трех лет. А я так и приезжаю к нему раз в неделю, преимущественно, по четвергам.
Две кружки с горячим кофе стоят на маленьком журнальном столике. Я пристраиваюсь к нему сзади и читаю через плечо его переписку с какой-то белкой.
Он сгребает меня, по-мужски, крепко и спрашивает:
– Что ты здесь делаешь?
Я часто думала, зачем мне Алик и насколько это, должно быть, возмутительно выглядело бы со стороны, узнай кто-нибудь о нашей связи. Однажды я поделилась этим с Викой, моей близкой подругой. Рассказала ей, чем частично сняла с себя груз ощущения, что делаю что-то преступно неправильное. Она сказала мне тогда: "Ты никому ничего не должна объяснять и, тем более, оправдываться. Для чего-то тебе нужен этот Алик. Значит, пусть так и будет. Когда мы что-то теряем, это обязательно к нам возвращается самым неожиданным образом. Прекрати себя постоянно винить даже в том, в чём ты вовсе не виновата".
Это, правда, мой талант – обвинять себя во всём, что происходит вокруг меня.