Юрий Тынянов

Смерть Вазир-Мухтара


Скачать книгу

легкой походкой, колеблющейся, как ишрик, – какое это дерево? – Раскрашенные руки любезной, шаг коня, раненного в ногу.

      9

      Весь Петербург болел насморком. На Исаакиевской площади, которую они проходили, снег был мокрый, сизого цвета, ноздреват. Небо было белесое, чухонское.

      Леса, беспорядок и щебень; мокрые доски, старческого и безнадежного вида. Три поколения уже видели эти леса вокруг церкви, которая никак не хотела стать на болоте. Покрытая черными холстами, лежала колонна, как труп морской рыбы времен потопа.

      – Завтра будут ее поднимать, – сказал доктор, – будет торжество. Уже по всем гошпиталям известили, чтоб были готовы. Предполагается, что будет раздавлено несколько людей.

      – Пороки в архитектуре, – заметил Сеньковский. – Какая колонна – но отойдите к бульвару, и вся церковь – игрушка. В Египте строили лучше, грубо, но с более полным понятием. Притом же церковь строится на сваях и лет через сто непременно погрузится в почву.

      – Может ли это статься?

      – Разумеется, – сказал Сеньковский с удовольствием. – Целые государства древности, возможно, бывали сметены, или сожжены, или утопали. И не увидишь более ни сих, ни оных.

      – Однако ж мы довольно знаем и словесность древнюю и художества?

      – Нимало. Древние Венеры, например, – сказал Сеньковский томно, – нас привлекает в них что? Их белость. А древние Венеры были накрашены, как сапоги, – сказал он с огорчением, – и только потом уж облупились.

      Он притопнул своими новыми штиблетами, отряхая грязь. Пес увлекал профессора.

      – И прибавьте еще действие атмосферической влажности.

      – Вы изучаете древности? – спросил Грибоедов.

      – Так же, как геологию и физику. Говоря в собственном смысле, я музыкант.

      Церковь, которая строится десятилетиями, с тем чтобы через сто лет провалиться сквозь землю, младенчество и дряхлость, черное таяние снега, во всем недоконченность, и шагающий рядом человек с его обширными и ненадежными познаниями. И этот утомительный громозд сравнений!

      Сеньковский был геолог, физик, профессор арабской словесности, и все ему было мало.

      Пес увлекал профессора.

      – У вас фортепьяно какой, – спросил Грибоедов, – Плейеля или с двойной репетицией?

      – Разве может меня удовлетворить какой-либо фортепьяно, – сказал в нос Сеньковский. – Фортепьяно стучит, и только. Он отжил свой век, нынче потребны более сильные инструменты.

      – Это почему же?

      – Ибо требуется большая звучность. Я организую собственный инструмент. В нем восемь клавиатур. Он называется клавио-оркестр.

      – И что же, как играет ваш оркестр?

      – Он не совсем еще докончен, – сказал неохотно Сеньковский.

      – А что вы на нем играть будете?

      – Но, бог мой, все то же, что и на фортепьяно, – мрачно ответил Сеньковский.

      Вдруг он взял под руку Грибоедова и заговорил отрывисто, осклабив гнилые зубы:

      – Я презираю в Петербурге всех – всех,