думать.
Глава пятая
Чтобы не брать нас на работу, власти нанимали полуграмотных сицилийцев или крестьян из венецианских деревень. Впрочем, обучение тирольских детей хоть чему-нибудь было последней заботой дуче.
Мы проводили дни, уныло гуляя втроем по переполненной площади, наблюдая за торговцами, кричащими в три лужёных горла, и женщинами, кучковавшимися вокруг лотков и тележек.
Однажды утром мы встретили священника. Он поманил нас в сторону узкой улочки, заросшей мхом, и сказал, что, если мы действительно хотим преподавать, нам нужно идти в катакомбы. Идти в катакомбы означало стать подпольными учителями. Это было незаконно и означало штрафы, избиения, касторовое масло[4]. Можно было оказаться в ссылке на каком-нибудь богом забытом острове. Барбара сразу же отказалась, а мы с Майей посмотрели друг на друга в нерешительности.
– Нет времени размышлять! – подстегивал священник.
Когда я рассказала об этом дома, мама начала кричать, что закончится все тем, что я окажусь на где-нибудь на Сицилии среди негров. Папа же, напротив, сказал, что я поступаю правильно. На самом деле, я вовсе не хотела на это подписываться, я никогда не была смелой. Я пошла, чтобы произвести впечатление на Эриха. Я слышала, как он рассказывал, что следит за подпольными собраниями, доставляет немецкие газеты, является членом кружка, который поддерживает присоединение к Германии. Преподавать в катакомбах мне показалось хорошим способом поразить его, а также проверить, действительно ли я хочу стать учительницей.
Священник выделил мне подвал в Сан-Валентино, а Майе хлев в Резии. Я шла туда к пяти вечера, когда было уже темно. Или в воскресенье перед мессой, когда было еще темно. Я крутила педали изо всех сил, добираясь по окольным тропинкам, о существовании которых прежде даже не догадывалась. Любой шорох, будь то сухие листья, сверчки, упавший камень, – и меня подмывало закричать. Я оставляла велосипед в кустах на въезде в поселок и шла с опущенной головой, чтобы не наткнуться на какого-нибудь карабинера. Казалось, этих чертовых карабинеров больше, чем моли. Я видела их повсюду.
В подвале у госпожи Марты мы нагромоздили в кучу огромные бутыли и старую мебель и усаживались на соломенных снопах. Говорили шепотом, потому что нужно было всегда быть настороже и слышать, что происходит снаружи. Чтобы испугать нас, было достаточно пары шагов во дворе.
Самыми беззаботными были мальчишки, а девочки смотрели на меня дрожащими глазами. Их было семеро, и я научила их читать и писать. Я брала их ладони и закрывала их своими, как броней; учила выводить буквы алфавита, слова, первые предложения. Поначалу это казалось невозможным, но вечер проходил за вечером, и вот они уже медленно складывают слоги, робко друг за дружкой читают вслух, водя пальцем по строчкам. Преподавать немецкий было чудесно. Мне так это нравилось, что иногда я забывала, что я учительница вне закона. Я думала об Эрихе, о том, как бы он мной гордился, если бы увидел меня там, под землей, пытающейся отчетливо вывести