на всякий случай. Поначалу он очень боялся ее избаловать, вырастить потребительницей, требующей с родителей блага. Да и деньги целесообразней было тратить на более нужные в хозяйстве вещи. И даже после того, как стало ясно, что его дочери не суждено стать махровой эгоисткой, и что тотальная экономия давно приобрела форму абсурда, не меняло ситуации. Да и попросту не замечалась.
– Вить! – мама глазами попыталась намекнуть отцу неуместность и жестокость его слов.
– Дорогие туфли, дорогие ткани! – он резким жестом подкинул ткань, которая, легко соскользнула с дивана и, картинно струясь, волнами легла на пол. Лёке вдруг стало плевать на вполне реальный риск получить по лбу, ей до тошноты надоело бояться отцовской ярости.
– Жмот! – хлесткой оплеухой вырвалась реплика.
Отец, видимо, не сразу состыковал последовательность событий, с минуту он непонимающе и не веря, молчал. Лицо исказилось глуповато-злобной маской, глаза побелели. Как в далёкой юности, он, теряясь, испытывал сложность с подбором слов. Сейчас же он растерялся абсолютно и безусловно.
– Ну, девка! По мусалам! – выдернул он из недр послевоенного пацантства очередное труднопереводимое словцо. Резко подойдя и привычно занеся ребро ладони над затылком, вдруг запнулся за следующую фразу:
– Бей! Но знай! Если ты меня ещё хоть раз ударишь, я уйду из дома.
Рука, замерев над затылком, неожиданно изменила направление и с грохотом опустилась на стол, сжавшись по пути в кулак.
– Давай! Шуруй! Жрать захочешь – прибежишь!
– Жрать! – не то хмыкнула, не то всхлипнула Лёка. – Самое подходящее слово для единственной родной дочери.
У отца, как сказали бы потомки, сбилась программа. Замкнуло накоротке. Он впервые не знал, какое должно последовать действие и злился на себя за это. Повторно грохнув по столу, в бешенстве выскочил в спальню. Лёка посмотрела на маму сквозь непролитые слезы, ища поддержки. Но… и мама не знала, как поступить. Лёка ждала её решения, словно от этого зависела жизнь. И видно было, что мама расстроена, что она чувствует всю неправильность происходящего, но… она выбрала добрососедские отношения с супругом. Потому что привыкла. Потому что давно подчинилась установленному порядку взглядов на жизнь. Потому, что сама уже поверила в их единственно возможность. И потому что теперь уже боялась остаться без мужа. И даже, будучи вынуждена пожизненно прятать помаду за дырочку в подкладке женской сумочки и торопливо стирать ее затем рукавом, если вдруг муж внезапно заходил к ней на работу, она не желала менять ничего в жизни.
– Алёна! – произнесла она теперь уже это имя с той же интонацией, с которой пыталась уравновесить отца. И Лена поняла. Она молча ушла в свою комнату и закрыла дверь. Уже три года после замужества сестры они жили втроём в «трёшке», и у нее, наконец, появилась своя комната. Она привычно расстелила