от берегов острова Ллод. Моя первая любовь – самая нежная, самая трепетная. Мне жаль, что она умерла… Так давно умерла…
7. Морщины и складки на телах дивных тварей
Нас считали странными,
потому что одной своей половиной
мы всегда оставались
в мире духов.
Бен Окри
«Голодная дорога»
Когда-то Геннадий Воробьев был придворным големистом – обитал в келье при своей лаборатории в подвалах Ржавой Цитадели – до тех пор пока его босс, король-сновидец Десятый Олаф не изгнал его из Костяного Мегаполиса за какую-то мелкую провинность. Десятый Олаф был весьма странным королем – сумасшедший аскет, грезивший бредовые абсурдные сны, наполнявшие земли Видении аномальными флуктуациями, летающими скалами, болотами с искаженной физикой, интернатами для рзянских детей, цирками докторов Робертов, в которых проводились дикие жестокие опыты над клоунами и акробатами и экспериментальными мясокомбинатами – эксперименты проводившиеся в них давали столь необычные результаты, что у лаборантов не находилось слов, чтобы описать их в рабочих журналах.
В изгнании Геннадий Воробьев долго ли, коротко ли скитался. Бродяжничал по дорогам Видении, босиком, в рубахе из грубой дерюги, с узелком с нехитрым скарбом за спиной. До тех пор, пока не приглянулось ему одно местечко подходящее для проживания – пещера на дне Призрачного Моря. Странное то было место – от населенной причудливыми рыбами и ракообразными толщи соленой воды остался лишь ее призрак, в котором обитали беспокойные духи дивных тварей.
Заросли-водоросли, покрывавшие ковром морское дно, в призрачное состояние переходить отказались. Слились в оргиастических соитиях с росшими на берегах моря соснами, эвкалиптами и реликтовыми хвощами, понесли и в нужный срок разродились потомством – грязным, грозным и зарослево-водрослевым.
В извивистом, сумрачном чреве водорослевых дебрей, в воглой и темной сырости, шипящей и пенящейся призрачными волнами, повстречал босоногий Геннадий свою пещеру. Темную нору, в которой ютились лишь скелеты воспоминаний многоногих рыб. Бродяга шикнул на скелетов огнем, пырхнул на них ярким пламенем светофакелов – столь яростно и непосредственно, что костяные отродья испуганно расползлись, вжались в стены, впечатались в песчанник.
За годы странствий Геннадий отощал, одичал, опустился – был похож на потасканного птицелюда, на ободранную, битую лишаем рзянскую белку, на траченого молью марлевого человека. В его ободранной грязной башке испуганным воробушком билось и корчилось сознание – Геннадию хотелось творить, созидать новую жизнь. Он лепил големов из грязи и веток, сплетал их из сочащихся зеленой кровью отростков водорослевых деревьев. Тела наполнял сбродом жившем в его уме.
Он созидал големов бесцельно – когда заканчивал материал, разламывал старых и собирал из обломков новых.
Так он и жил – питался грибами, ягодами, червями да падалью, которую находил у корней древоводорослей. Наслаждался одиночеством,