которым поклоняются люди восточных степей – из подмышки. Служанка моей матери, диколикая Эльза, также присутствовавшая при этом событии, клялась, что так и было.
Но, конечно, было иначе.
Мама вынашивала меня в своем сердце – как стих, как тоску о несбывшемся, о чем-то лучшем. Я был не более чем фразой, которую она твердила долгие месяцы, наполняя ее все большим и большим количеством смысла. Фразу эту произнес мой отец – шепнул ей на ухо в минуту, когда их телесные оболочки слились в животном единении. Мать обдумывала эту фразу так и этак, холила ее, оплетала образами и мелодиями – так продолжалось до тех пор, пока сосуществование с этой фразой не стало для нее чем-то невозможным. Тогда она исторгла фразу из себя – вместилищем фразы на тот момент был уже не разум моей матери, а ее сердце – такое пылкое и, в то же время, такое холодное. Фраза тяжело опустилась на атлас простыней, извивалась беспомощным червем, вбирая в себя крохи вещественности, из которой выстраивала, формировала свое тело.
Сперва я был похож на червя – длинный, склизкий и вертлявый, я то и дело пытался помереть, прервать свое существование в этой противной, мерзкой реальности. Мать и отец Словом возвращали меня к жизни, не давали ускользнуть за грань. Меня поместили в емкость с питательным раствором – вроде тех, в которых доктора Роберты держат своих личинок подземных людей.
Я часто думаю – кого во мне больше: отина или деллебатина? Смог бы я жить на родине моей матери – суровом, абсурдном и неприветливом мире, где законы природы лишены причинно-следственной связи, время – не луч, направленный из прошлого в будущего, а спираль – и, потому, кроме прошлого, настоящего и будущего существуют еще несколько временных состояний, описать которые мама мне не смогла – в наших языках нет таких терминов.
То, что религиозные тексты Энрофа преподносят как трагедию – разделение детей Ота-Ота на создателей упорядоченного бытия, отинов, и падших в хаос и абсурд, деномов – мне видится благом, счастливейшим днем в нашей истории.
Деллебатины, эти блудные отроки Творца – подобного разделения не познали, отчего жизнь каждого из них – вечное мятение духа, конфликт между стремлением создавать, творить и порывами к низвержениею всего сущего в хаос.
Всегдашние холод и отстраненность моей матери были неким защитным коконом – только не она сама оберегалась от окружающего мира, напротив – она оберегала окружающий мир от себя.
Я практически не знал ее в детстве – в первый же год моей жизни отец забрал меня и расстался с Лервен Торрес навседа. Следующая моя встреча с ней состоялась, когда в двадцать один год я в первый раз навлек на себя гнев Олафа и трусливо бежал, спрятался за материнской юбкой. Сперва она показалась мне чудесным существом – помню ее теплый, искренний смех, воздушную веселость, доброту и сострадание ко всему сущему. Которые внезапно, без предупреждения обернулись гневом разъяренной фурии – оскорбления, которые я услышал от нее в тот день не шли ни в какое сравнение со словами порицания, которые иной раз (и вполне заслуженно) швыряли в меня отец и король Олаф. Не готовый к такому, я поспешно убрался из ее дома – вернулся обратно в Ржавую Цитадель.
Через