уже немного о вас знаю, – говорит она.
– Правда?
– Вы – экономист, который пишет стихи и регулярно попадает в неприятности из-за того, что говорит политически некорректные вещи.
Она видит моё беспокойство и улыбается.
– Боюсь, что так и есть.
Её смелость и неформальность общения окатывают меня, как солнечный свет, который разгоняет неясные тени. Сказать, что она сногсшибательна, – это сильно её недооценить, это не комплимент. Она принадлежит миру невидимого, это волшебная нота из какого-то произведения Эрика Сати[6], которая нежно пробуждает осознание тайн бытия, красоты и истины. Да, я вначале вижу поверхность. Глубина – это не то, что первым появляется у меня в сознании.
– Вы выглядите, как на фотографии в брошюре, – говорю я, чтобы что-то сказать.
Доктор Пуччини словно трёт моё серое вещество наждачной бумагой реальности и напоминает мне, зачем я здесь.
– Доктор Пируз, я задам вам ряд вопросов по вашей биографии и диагнозам, а затем проведу предварительные тесты для проверки памяти и двигательных навыков – всё это рутинные процедуры, которые проводятся во время первого посещения. Вы не возражаете?
– Да, конечно, делайте всё, что нужно, – говорю я, словно новый заключённый.
Внезапно она становится очень официальной и очень серьёзной. Моя радость превращается в белую пену любопытства и возбуждения.
– Почему вы сегодня пришли на приём к доктору Рутковскому? – спрашивает она меня.
– Я думаю, что у меня, возможно, болезнь Альцгеймера.
– Ставить диагнозы – это моя работа. – Она хмурится, как воспитательница детского сада.
– Я стал более рассеянным, чем когда-либо.
Она просит меня привести несколько примеров. Я пересказываю несколько самых последних эпизодов.
– У вас были проблемы с памятью в детстве?
– Гораздо меньше, чем те, которые есть у меня взрослого, – говорю я, и старые воспоминания корчат мне рожи.
– Пожалуйста, поподробнее. Расскажите мне о своём детстве.
– Я мог хорошо читать, когда мне ещё не исполнилось четырёх лет. Вскоре я стал представлять себя мальчиком, потом Тарзаном. Я закреплял верёвки на деревьях и раскачивался на них, подзывая Читу. Один раз на меня набросились вороны, когда я слишком близко подобрался к их гнезду на вершине дуба.
– У вас было хорошее воображение.
Её ответ подбадривает меня, и я продолжаю рассказ.
– Я сажал муравьёв в бумажные коробки, привязывал к воздушным змеям – и они летели ввысь. После того, как змей опускался на землю, я обычно спрашивал у чёрных и рыжих муравьёв о том, что они испытали. Это было самым близким приближением к собственному полёту. Я только так мог уйти от чёрной дыры, скучного мира, в который меня засасывало. Тогда я обычно разговаривал со всеми. В то время в Иране взрослые мало разговаривали с детьми.
– Как и в большинстве стран, большую часть времени, – кивает