повторно постукивает меня по лбу. Мои глаза прекращают мигать после нескольких повторов.
– Хорошо, – говорит она, показывая, что осмотр закончен.
– И каков будет вердикт, доктор Пуччини?
Она встаёт и обнимает свою дощечку с зажимом обеими руками, как школьницы иногда держат учебники.
– Доктор Рутковский посмотрит результаты и, возможно, рекомендует какие-то дополнительные тесты. А пока попытайтесь не волноваться.
Я соскальзываю с диагностического стола и иду за ней к двери.
– Можно задать ещё один вопрос, пока вы меня не выгнали, доктор Пуччини?
– Конечно.
– Я не слишком молод для амнезии или болезни Альцгеймера?
– Вообще-то рановато, – говорит она. – Но это случается. Моя мать этим страдает, а она всего на несколько лет старше вас.
– Мне очень жаль.
Она открывает дверь, показывая, что моё сочувствие её не интересует.
– Пожалуйста, не делайте никаких необоснованных выводов насчёт себя, доктор Пируз.
– Спасибо, доктор Пуччини.
Она исчезает в коридоре. Затем она снова появляется и вручает мне свою визитку.
– Пошлите мне то стихотворение про Хемингуэя. Мне хотелось бы его прочитать. Мне он тоже нравится.
Уже из дома я отправляю своё стихотворение «Папаша Хемингуэй в Персии» по электронной почте доктору Пуччини.
Приветствие протянутой ладони,
И на персидском пара первых фраз:
В его руке моя ладошка тонет.
Мой бог! – Я с ним знакомлюсь в первый раз.
Я с детства полюбил его героев,
В его рассказе слыша чаек крик,
Я был мальчишкой там где жили двое —
Старик и море. Рыба и старик.
И в памяти остался ясный след
Его рассказа из любимой книжки,
Но время шло, и «Папы» больше нет,
И я уже давно не тот мальчишка.
В конце своих скитаний, наяву,
В Америку без паруса и флага
Через огромный океан плыву,
Как в нём когда-то плыл старик Сантьяго.
Спрошу себя – «Кто этот человек»?
И кем он был – далёкий бог из детства,
Который мог вперёд на целый век
Оставить нам, советуя, в наследство
Секретов скрытых до своей поры
Волнующие тайны мирозданья?
И, приняв честно правила игры,
Он в жизнь явился как на поле брани.
И как его ни искушал наш мир,
Звериный зов скрывая ярким глянцем,
В полях иллюзий с реками крови
Он вместе с ним кружил в смертельном танце.
И с миром вёл жестокую игру,
А за рядами строчек на бумаге
Он отражал свою любовь к нему —
К боям быков или к собачьей драке,
К любимым женщинам мог и на гору влезть,
Любил охоту, в Африке – сафари,
Любил хороший виски и поесть
И посидеть за выпивкой в Гаване.
Он мог по скалам вверх