воплотился в жизнь, и часики уже тикают обратный отсчёт. Так честно ли, что я тяну эту лямку одна?
В такие моменты я даже совершенно иначе поглядывала на этого иностранного садовника Густава. Он, такой молодой и совершенно не привлекающий меня, был идеальной жертвой для того, чтобы начать жить как захочется. Однако это, как ни странно, оказалось не так просто.
Когда к своим почти сорока годам ты знаешь лишь одного мужчину, и он тебя не просто устраивает, но идеально тебе подходит – все остальные становятся лишь особями по половому признаку «М» И, находясь в твёрдом уме и трезвой памяти, невозможно уже даже просто представить рядом с собой кого-то другого – это вызывает брезгливое отвращение.
Была у меня когда-то подружка, которая признавалась по секрету, что сходит с ума от мысли, что кроме члена мужа не увидит и не попробует больше никакой другой. Мол, скукотища! А жизнь одна, и она коротка, так какой смысл отказывать себе в разнообразии?
А я слушала её и думала – действительно, жизнь так коротка! Сколько нам с Данилой осталось быть вместе? Ещё двадцать, тридцать, а в самом лучшем случае – лет сорок? Кто из нас уйдёт первым, а кто останется осиротевшим хранителем памяти? И как это вообще будет возможно пережить? И какой смысл размениваться сейчас на других, вместо того чтобы наслаждаться одним единственным, тем самым, который и есть твоя жизнь?
Эта моя моногамия, подхлёстнутая глубоко загнанным чувством вины, настолько обострилась после «обнуления», что иногда походила на паранойю, и даже теперь, когда я пыталась сознательно дать себе добро на измену, у меня ничего не получалось.
Если только зажмуриться и зажать нос, как перед приёмом горького лекарства? Но какой тогда в этом смысл? Ведь это всё равно будет через не могу, а вовсе не «жить, как захочется»
И уже через пять-десять минут глупых заигрываний с Густавом меня бросало в другую крайность – я снова закрывалась в раковине боли, понимая, что как бы я сейчас ни рвала и ни метала, а исход один – не оказалось у нас с Данилой ни сорока, ни двадцати, ни десяти лет вместе. Мы даже до пяти не дотянули.
Тогда мне хотелось просто набрать его номер и сказать, что-нибудь красивое, вроде «Отпускаю, будь счастлив!» Но я понимала, что за этим стоит лишь острая жажда услышать в ответ, что всё не так, и я всё не так поняла, и вообще никто кроме меня ему не нужен… О если бы это было так!
Однако в жизни Данилы был и сын, и тайные регулярные поездки к другой семье, и моя собственная дефектность. И вместо таких желанных слов о том, что никто кроме меня, я боялась услышать в голосе мужа банальную радость свободы. Раскрыть сейчас его тайну – равносильно тому, что поставить перед выбором «Или я, или они» Какова вероятность, что он выберет меня? Нулевая. Ему нужен ребёнок, это же очевидно, а я лишь держу его рядом с собой жалостью и чувством долга. Нет, я не могла открыть эту правду. Я, несмотря ни на что, не готова была отдать его другой семье.
Я была похожа на собаку на сене – ни себе, ни людям, и понимала это, терзалась этим и винилась,